========== ПРОЛОГ. Инцептионус ==========
Как будто ветер меня нашел
И завертел и закружил,
И я забыл, куда я шел,
Я все забыл, я все забыл.
А я оставляю себе
Право на страшные сны,
Право гореть от весны
И к небу идти по золе.
Если ты сможешь, возьми,
Если боишься, убей,
Всё, что я взял от любви,
Право на то, что больней.
- Конечно, глупо задавать тебе такой вопрос именно сейчас, но все-таки: ты уверен? Все обдумал? Точно не пожалеешь?
- Уверен. Давай уже.
- Ну смотри. Обратного хода не будет. Вот здесь точка невозврата.
- Начинай уже! – в голосе сквозило явное раздражение.
- Ну что ж. Тогда вперед.
*
Вадим проснулся за секунду до телефонного звонка. Иногда такое бывает: внутри словно рождается предчувствие скорого и неприятного пробуждения, нервы сами натягиваются звенящей тетивой и…
Звонили отчего-то на городской, и Вадим чертыхнулся, клянясь вот уж на этот раз выбросить к чертям этот надоевший аппарат. На том конце провода слышались чьи-то приглушенные всхлипы.
- Вадик?
Голос казался неуловимо знакомым, но спросонья Вадиму не удавалось ухватить за хвост вертлявые воспоминания.
- Да.
- Маме плохо. На скорой увезли в реанимацию. Подозрение на инфаркт. Я нашла этот телефон у нее в записной книжке…
Тетя Галя, мамина соседка! Ну конечно!
- Вылетаю. Прямо сейчас, - никаких лишних вопросов и разговоров.
Какой от них толк? Лишь пустая трата времени. Вадим соскочил с кровати, достал планшет, заказал билет на ближайший рейс до Екатеринбурга – самолет вылетал через четыре часа, за это время надо было успеть собраться и домчать до Шереметьево. Он подбежал к шкафу, достал оттуда небольшую спортивную сумку и принялся кидать туда первые вещи, которые попадали под руку, попутно крича:
- Юля! Я сейчас улетаю в Екатеринбург! У мамы инфаркт. Ты со мной?
Жена долго моргала спросонья, потом потянулась к часам.
- Ты и на меня билет купил?
- На всякий случай да. Если успеешь собраться за пятнадцать минут, летим вместе.
- Да, я сейчас, - пробормотала она.
В такие минуты жена никогда не подводила его и умела молниеносно принять решение, собрать всю волю в кулак и предстать перед ним неубиваемой железной леди. Отчасти именно за это он когда-то и полюбил ту хрупкую юную девчушку с веселыми карими глазами и волевым взглядом.
Уже в прихожей, когда они обувались, Юля как бы невзначай бросила:
- Глебу звонить не будешь?
- Уйма времени только на поиски уйдет. Не тот случай. Может, все еще обойдется, - твердо произнес Вадим без тени волнения на лице.
Но как они не спешили, а успели буквально к отъезжающему трапу и стали последними нерадивыми пассажирами, вбежав, запыхавшись, в полупустой салон самолета. Уже на борту Вадим в отчаянии осознал, что не уточнил ни телефон тети Гали, ни номер больницы, в которую отправили маму. А, значит, придется терять время на поездку до ее квартиры – драгоценные минуты, которые можно было бы провести рядом с ней. Говоря Юле, что все обойдется, Вадим и сам не верил своим словам. Отчего-то смерть мамы казалось страшной не только сама по себе, но и как необходимость звонить Глебу, потом тащиться с ним на похороны, изображая братскую солидарность и общее горе. У них уже давно не было ничего общего.
Как назло маму отправили в клинику на противоположном конце Екатеринбурга, и у Вадима с Юлей ушло еще полтора часа на эти бесконечные разъезды по городу, который в прежние времена Вадим всегда воспринимал своей родиной, а сейчас тихо ненавидел за расстояния и такую схожую со столичной толчею в пробках.
Врач кардиологического отделения лишь развел руками и пожал плечами: Ирина Владимировна впала в кому, инфаркт оказался обширным, и она вряд ли теперь уже придет в себя. Вадим заставил Юлю ехать назад в мамину квартиру и хотя бы немного поспать, а сам остался в коридоре, не вполне осознавая зачем. Там за стеной лежал и почти уже тлел самый родной ему человек, а у Вадима в голове царил торжественный сквозняк. Он изучал трещины на кафельном полу, следил за ползавшей по крашеной стене мухой, вертел в руках мобильный, ожидая звонка от Юли, что она благополучно добралась. По словам врача, кома могла продлиться несколько дней, и торчать тут не имело никакого смысла – в реанимацию его все равно не пустили, хотя Вадим отчаянно совал врачу взятку. Несколько раз пальцы сами набирали на экране номер Глеба, но нажать на зеленую трубку Вадим так и не решился, хоть и понимал, что поступает по-свински: он имел право знать. Она была и его матерью тоже.
Только через два дня, когда из больницы позвонили с ожидаемым известием и попросили забрать тело, Вадим с облегчением осознал, что вот теперь у него есть вполне законный повод набрать брату, прежде чем вызывать ритуальные услуги.
Трубку Глеб вполне предсказуемо не взял. Ларионова тоже сбросила его звонок. И Вадим, понимая, что с этого и надо было начинать, позвонил Снейку.
- Я бы мог написать ему смс, - сразу начал он, даже не поздоровавшись, - но только неизвестно, когда его величество соизволит ее прочесть. А у него между прочим только что умерла мать. Будь так добр, поставь его в известность, а то от меня он звонки сбрасывает. Ждать не буду. Не успеет прилететь – послезавтра похороны состоятся в любом случае, - и, не дав Хакимову, ни малейшей возможности сказать хоть слово, Вадим бросил трубку.
Не было ни слез, ни тоски, ни боли, да и мало у кого она наступает так рано – за подготовкой похорон и поминок ты перестаешь соображать и отсчитываешь время от одного дела до другого. Когда за полночь раздался звонок в дверь, и в квартиру ввалились пьяный Глеб и ведущая его под руку Ларионова, Вадим готов был выть от омерзения. Он хотел бы вышвырнуть брата из квартиры. Или прочитать ему очередную нотацию на тему того, что не время сейчас нажираться, но отвращение перекрыло все эмоции, и он лишь коротко кивнул и скрылся в спальне, предоставляя Юле самой разбираться с вновь прибывшими.
Утром следующего дня Глеб с Таней уехали в морг и вернулись оба только под вечер. Они пересеклись всего один раз – когда Вадим выходил из ванной, убирая назад влажные после душа волосы и запахивая на груди махровый мамин халат, а Глеб ломанулся туда. Он столкнулись на пороге, и на какое-то короткое мгновение что-то неясное мелькнуло в мутно-серых глазах Глеба, когда он шумно вдохнул запах маминого шампуня, опустил голову и скользнул внутрь. Вадим криво усмехнулся и отправился на кухню. Видеться с Глебом у него не было никакого желания, и следующий день необходимо было просто пережить, перетерпеть. Улыбаться знакомым, делать вид, что у них нормальная семья. Хотя бы на похоронах соблюсти видимость приличий. И Вадим дождался, когда Глеб выйдет из ванной, и поманил его к себе в кухню.
- Ради памяти мамы, - прохрипел он как можно тише, чтобы не привлекать внимание жен, - завтра прошу тебя вести себя прилично. Не надираться и со мной не скандалить. Переживем завтрашний день, и там снова разойдемся в разные стороны. Мама – последнее, что нас объединяло в этой жизни, поэтому, пожалуйста, Глеб…
- Да понял я, понял! – пробормотал Глеб с отсутствующим видом и, так и не подняв глаз на брата, ушел к себе в комнату.
Народу пришло много – бывшие коллеги, пациенты, просто друзья и знакомые. Приехали родственники из Оренбурга и Барнаула. Все подходили к братьям, обнимали их, похлопывали по спине, гладили по волосам и цедили традиционные в таких случаях слова соболезнования. Вадим сжимал тонкую Юлину ладонь и старался не смотреть в сторону Глеба, а тот робко кивал каждому подходившему и выглядел каким-то маленьким и совершенно потерянным. На мгновение он напомнил Вадиму крошечного пятилетнего Глеба, робко мявшегося на пороге и уже готового было идти в садик самостоятельно, чтобы только Вадик не опоздал в школу. И он уже даже сделал несколько уверенных шагов по двору в направлении детского сада, когда сердце Вадима не выдержало, и он схватил маленького грустного человека за руку и потащил за собой. Маленьким и грустным – именно таким сейчас был небритый Глеб, от которого разило перегаром и несвежей одеждой. На мгновение жалость затопила сердце Вадима, но потом он одернул сам себя, вспомнив все, что натворил этот печальный субъект в промежутке между пятью и сорока восемью годами жизни.