- Глеб Рудольфович, а ведь мне Вадим тоже не оставил никакого послания. И о его исчезновении я точно так же узнал из СМИ. И никаких распоряжений или просьб касательно вас он мне тоже не оставлял…
- Да перестаньте вы! – Глеб вскочил, перегнулся через стол и сбросил на пол ящик с сигарами, вслед за ним полетел и хрустальный графин, тут же разлетевшийся на множество радужных осколков, залитых густой медной жидкостью. Сурков сдержанно улыбнулся, стряхнул капли с рукава дорогого пиджака и звонком вызвал горничную. – Меня же обвиняют в том, чего я не совершал! Меня же лет на десять запросто могут посадить! Помогите мне найти его, пусть следствие снимет с меня эти обвинения, а потом пусть катится куда ему заблагорассудится! – в отчаянии кричал Глеб, чувствуя, как трясутся его худые ноги в тяжелых ботинках.
Когда горничная вышла из библиотеки, убрав осколки и вытерев лужицы коньяка, Сурков достал из шкафчика за спиной еще одну бутылку и поставил ее прямо перед собой.
- Мне жаль вашего брата, Глеб Рудольфович. Жаль в том, что он, кажется, все-таки оказался прав. Он был уверен, что его уход освободит вас и сделает счастливее. Так и вышло. И если бы не это нелепое обвинение нашей доблестной полиции… Здесь Вадим, конечно, просчитался.
- Телефон Устланда мне дайте! – прорычал Глеб, не слушая излияний Суркова, но тому, казалось, было совершенно плевать, внимает ему Глеб или нет.
- Вы же даже не задумывались никогда о том, с чего вдруг ваш брат перестал заниматься музыкой после распада Агаты и четыре с лишним года не появлялся на сцене.
- Политика – куда более интересное и высокооплачиваемое занятие. Особенно в условиях горячей дружбы с власть имущими! Да и какая музыка у творческих импотентов? – губы Глеба скривила жестокая усмешка.
- И то правда, - произнес Сурков совсем тихо. – Он тоже так себя называл – задолго до того, как его так стали называть вы и ваша свора. А вы так и не поняли, чего он потерял с уходом из его жизни Агаты. И слез на его лице во время Нашествия тоже не видели, правда ведь?
- Он зассал начать с нуля. Он ведь пишет песни, уж это вы мне поверьте, я с ним 22 года бок-о-бок провел. Только ссыт показывать их кому-либо, поскольку они все бездарны по большей части за редким исключением. Поначалу он еще выдавал хиты и очень сильные вещи, а потом началось вот это вот все. Ибо не надо душу политиканам продавать за звонкую монету, тогда и талант сохранишь.
- Ну да, втыкатель проводков, секретарь, обслуживающий персонал гения – он таким себя и считал все эти четыре года, пока боролся с депрессией и суицидальным синдромом…
- С чем? – опешил Глеб.
- Сначала это был кокаин. Старые связи у него сохранились, и он опять вернулся на проторенную дорожку – забивал ноздри белым порошком, только чтобы не думать, чего и кого он лишился, пока вы развлекались с новой группой и новым юным другом. Потом пришлось лечиться от новой зависимости, правда, насколько мне известно, рецидивы случаются до сих пор. Помогало плохо, лишь давало возможность забыться. Вот тогда в битву и вступила эзотерика. Откровенно признаться, я эту его страсть к трансцендентальному не разделяю, только со стороны некоторое время наблюдал за тем, как он метался от гуру к гуру, повсюду ища успокоения и душевного равновесия в надежде когда-нибудь помириться с вами. А вам было плевать, вы вычеркнули брата из своей новой свободной жизни, которой наслаждались на полную катушку. Для меня только одно неясно – чего вы на эти два концерта-то согласились? Неужели только затем, чтобы он снял запрет на исполнение Агаты? Так ведь, насколько мне известно, никаких письменных договоренностей у вас не было, и даже если бы Матрица начала петь агатовские вещи, Вадим ничего не смог бы с этим сделать…
- Вы ничего не знаете, ничего! – вскричал Глеб, с грохотом обрушивая на стол ладонь.
- Ну хорошо, хорошо, тут вы оба поете в унисон: никто ничего не знает, это вершина айсберга… хорошо, я ничего не имею против и не претендую на знание ваших с Вадимом абсолютных истин. Да только после этих концертов его и вовсе как подменили. Снова появился кокаин, снова начались оргии с девочками, коими так славилась Агата времен 90х и знаменитого пансионата. Гуру начали сменять один другого еще чаще, чем в предыдущие четыре года, гастрольный график набирал сумасшедшие темпы, он сам начал умолять меня о Донбассе и Сирии… Даже оружие где-то раздобыл – уже без моей, правда, помощи.
Какое-то озарение сверкнуло в мозгу Глеба, он поднял вверх указательный палец и, вскочив с кресла, принялся быстрыми шагами мерить комнату.
- А не может так случиться, что… он ведь давно… и…
- Думаете, он в Донбассе? – нахмурился Сурков и задумчиво постучал сигарой по столу. – Впрочем, выяснить это будет нетрудно, - и он черкнул короткую фразу в тут же лежавшем ежедневнике. – Суды с вами лишь добили его.
- Я заметил! Скачет по сцене еще активнее, чем прежде!
- А это единственное, что у него осталось – фанаты и энергообмен с ними. Видимо, это помогало ему лучше любого кокаина… Устланд появился в его жизни всего около года назад. Благодаря ему он окончательно завязал с порошком, перестал злиться на вас и ввязываться в бессмысленные споры с вашими безумными фанатами. Сам я тоже пытался вникнуть в его систему, но поскольку не испытывал особой потребности в обретении гармонии и душевного равновесия, дзена так и не постиг, - Сурков устало улыбнулся. – А вот Вадиму, кажется, удалось, раз он пошел на этот финальный шаг.
- Послушать вас, - буркнул Глеб, - так никого важнее меня и Агаты у него в жизни и не было.
- Вы сами это сказали, не я, - пожал плечами Сурков, достал из кармана пиджака телефон и поспешно набрал номер. – Веня? Привет. Можешь принять Глеба Самойлова на аудиенцию? По поводу его брата, да. Ну ты в курсе. Когда ему подойти? А, ну понял, спасибо, телефон твой ему передаю тогда, да? А, ну это да, разумеется, обсудим при встрече, не вопрос. Ну давай, спасибо, на связи! – Владислав вырвал из ежедневника страницу, поспешно черкнул на ней номер телефона и протянул Глебу. – Он ждет вас в следующий вторник в два часа. Адрес и схему проезда скину по ватсапу. Я удовлетворил вас? – и он откинулся на спинку кожаного кресла и снова затянулся сигарой.
Глеб кивнул и через мгновение ретировался из библиотеки.
========== Глава 7. Любить снова ==========
Я буду знать, за что я полюблю
Такую же, как ты, когда найду.
А я ее найду наверняка,
Любовь меня достанет повсеместно.
Клянусь тебе, что никогда нигде
Ты больше не услышишь обо мне
Я буду знать, на что она похожа,
Она во всем похожа на тебя,
Она уже с рождения моя.
Возьму ее и в море утоплю
За то, что я еще тебя люблю
Глеб нерешительно мялся на пороге роддома, то сжимая, то разжимая пальцами дверной косяк. В машине, открыв дверцу, нервно курил Вадим. На заднем сиденье валялся порядком измятый букет гладиолусов. Наконец, дверь распахнулась, и вышла осунувшаяся Таня в цветастом платке поверх рыжих локонов. Рядом с ней семенила хрупкая медсестра, на руках которой покоился крошечный сверток в одеяле. Глеб смущенно отступил в сторону, а Вадим тут же засуетился: выскочил из машины, полез на заднее сиденье за букетом, бросился целовать жену, затем к медсестре – заглянуть в пока еще мирно спящий сверток…
- Яна! – с гордостью произнесла Таня, проводя пальцами по круглой щеке мужа.
- Все-таки Яна? – уголки губ Вадима медленно поехали вниз. – Ну хорошо, пусть будет Яна.
- Ты чем-то недоволен, дорогой? – взвилась вдруг Таня, забирая дочь из рук перепуганной и спешившей ретироваться назад в роддом медсестры.
Глеб не решался подойти ближе, чувствуя себя лишним свидетелем семейной ссоры. Но Вадим лишь подхватил жену под локоть, помог ей сесть в автомобиль, а затем подтолкнул туда и Глеба – быстро, грубо и резко, без всяких церемоний.