- Глебсон, знаешь, чем чернуха отличается от искусства? Тем же, чем порнуха от эротики. Уловил?
- То есть когда я маскирую порнуху красивой иносказательностью – это для Агаты подходит, а когда наоборот под порнуху прячу что-то глубокое, сильное и личное, то тут извини, подвинься, я верно уловил? – в голосе Глеба звучала уже не просто обида, в нем звенела зарождающаяся ярость.
- Ну смотри, вот тут: «Меня изнасиловали десять человек»… Ну кто из слушателей будет разбираться в твоей тонкой душевной организации? Кто про твою ранимую душу подумает? Все поймут эти слова буквально. Да нас из рок-клуба попрут в одночасье за такое! Ни на одно радио не возьмут! – Вадим возмущенно всплеснул руками.
Глеб хотел было съязвить, что радио Вадиму важнее собственного брата, но тут же прикусил язык и лишь бросил:
- Ты совсем упоролся на своей славе, Вадик.
- И это именно благодаря моей упоротости нас взяли в рок-клуб, и мы едем покорять столицу! – добродушно парировал Вадим, не замечая или делая вид, что не заметил обиженного тона Глеба.
- Тогда я запишу эти песни сольно! – воскликнул Глеб от безысходности, швыряя в лицо брату этот последний и самый сильный аргумент – аргумент обиды и ультиматума.
- А вот это пожалуйста, - моментально согласился Вадим, чем разозлил Глеба еще больше. – Студия есть, пиши на здоровье. Могу и с музыкантами помочь, и с изданием.
- Обойдусь, - буркнул Глеб и остаток дороги пялился в окно автобуса, делая вид, что спит.
В отличие от него, Вадим тогда заснул по-настоящему. А Глеб сидел, яростно сжимал и разжимал кулаки, вонзая ногти в ладони, и бормотал себе под нос: «Ненавижу! Ненавижу!» В тот момент все нутро его протестовало против близости брата, против его авторитета, его мягкой и неоспоримой властности, которой невозможно было не покориться хотя бы потому, что он в итоге всегда оказывался прав. А еще потому, что Глеб никак не мог забыть, как морозными зимними вечерами Вадик вез его на санках домой из детского сада и по пути напевал песни во весь голос, и в те мгновения весь мир Глеба сжимался до этой хрупкой фигурки старшего брата в поношенном пальто и убогих валенках.
И после любых гастролей Вадим закрывал дверь в свою квартиру, падал в объятия жены и теперь уже дочки и забывал обо всем на свете, а Глеб оставался один на один со своими мыслями, желаниями и греховными мечтами – настолько очевидными и сильными, что подчас скулы сводило и хотелось лишь выть и барабанить кулаками в стену.
Запись «Маленького Фрица» дала Глебу крошечный глоток столь желанной свободы от тягостных, но вожделенных пут брата. Вадим приходил к нему в студию каждый день, проверял, не разнес ли младший в щепки инструменты, как в целом проходит запись, а потом молча шел в администрацию и платил за очередной день аренды. А иногда расплачивался и собственным трудом. Именно тогда в жизнь Глеба и вошла Таня номер два.
Глотнув свободы с записью и выпуском сольного альбома, Глеб ощутил вдруг небывалую уверенность в себе. Ему начало казаться, что у него все-таки выйдет оторваться от Вадима, перестать быть его ментальным сиамским близнецом, прекратить заглядывать старшему в рот и ждать его вердикта как манны небесной. И вот на очередной вечеринке по случаю завершения очередных гастролей она оказалась рядом и попросила спички. Глеб, не глядя, протянул ей коробок, а потом вдруг взгляд его зацепился за что-то в ее лице, и он оцепенел: она была невообразимо похожа на Вадима – его чувственные губы, его густые темные пряди, его томные восточные карие глаза. Все в ее облике, даже то, как она зажимала пальцами сигарету, вызывало в памяти Глеба образ старшего брата, и он смотрел на нее, хлопая глазами, не в силах произнести ни слова.
- Татьяна, - начала она, - выпуская струю дыма прямо ему в лицо, и Глеб оторопел повторно.
А потом она пригласила его танцевать. А потом он отправился ее провожать, и они долго обнимались у подъезда, и она первая поцеловала его. А еще она оказалась ровно на шесть лет старше Глеба, что показалось тому совсем уже неприличным. Он даже тайком взял в библиотеке сборник статей Фрейда и читал его исключительно дома и исключительно по ночам, когда бабушка уже спала. Эдипов комплекс – с ужасом заключил Глеб, и это отчего-то наполнило его сердце безумной радостью: если рядом с ним окажется женщина, столь похожая во всем на его брата, ему должно стать легче. Греховная похоть отпустит его, он прекратит цепляться к Вадиму, перестанет обижаться на каждое его слово и действие, и в Агате наступят, наконец, мир и благоденствие.
Свадьбу сыграли поспешно, скомканно. На церемонии присутствовали только самые близкие. Вадим, казалось, совершенно искренне радовался за брата, а Глеб ощущал прилив бешеного восторга, когда сжимал Таню в объятиях – она не пахла Вадимом, она не вела себя как он, но иногда по ночам покрывая ее лицо поцелуями, зарываясь в ее темных волосах, медленно и вальяжно входя в нее, Глеб представлял, что проделывает все это с братом, и его губы трогала едва уловимая усмешка.
А потом он возвращался в студию, видел оригинал, с копией которого он так радостно шагнул в новую жизнь, и сердце его снова падало в какие-то адовы глубины, а голубые глаза сами по себе начинали полыхать восторгом при виде брата. Иногда спьяну лицо Вадима оказывалось слишком близко, непозволительно близко, а пухлые губы бормотали какие-то братские признания в каких-то слишком братских чувствах, и тогда Глеб отшвыривал от себя стулья, мчался домой и с особой яростью вколачивал в стену изумленную Таню.
========== Глава 8. Психоделическое диско ==========
Слева заросли диалектики,
Это солнце сгорело вчера.
Справа поросли экзистенции,
Имена, имена, имена.
Что за тени там звонко лаются
И глядят, и глядят, и глядят?
Позовешь их – не отзываются,
Только страшно и душно хрипят.
А вслед за ними синие глюки
Тоже медленно, тоже плавно
Сначала по стенам, потом в коридор
И исчезают в ванной, ванной.
Жилище Вениамина Устланда напоминало собой какой-то будуар ведьмы позапрошлого века: окна были плотно зашторены темно-синей тканью, не пропускавшей ни единого солнечного луча, стены также обиты были такого же цвета гобеленом и сплошь увешаны незнакомой Глебу атрибутикой – металлическими фигурами причудливой формы, стеклянными объектами, перетекавшими друг в друга и похожими скорее на оптические иллюзии из книжек Перельмана, сказочными животными, изготовленными из дерева и перьев. Мебель словно перекочевала сюда из антикварной лавки, но восседавший среди всего этого странного великолепия хозяин диссонировал с окружающей обстановкой. Глеб отчего-то ожидал увидеть кого-то вроде Гэндальфа с длинной седой бородой в темно-синем колпаке и плаще, украшенном золотыми звездами, а перед ним сидел современного вида молодой бледный брюнет в самых что ни на есть обычных джинсах и рубашке. Единственное, что смущало в его облике, были большие темные очки, скрывавшие верхнюю часть лица Вениамина.
При виде Глеба он сдержанно улыбнулся и пригласил его сесть в старинное кожаное кресло – тоже по виду темно-синее, впрочем, приглушенный свет, сочившийся, казалось, из самих стен, не позволял адекватно различать цвета в этом помещении. Вероятно, именно поэтому все предметы обстановки виделись Глебу исключительно в синих тонах.
- Вообще-то я не принимаю посетителей у себя дома. Да еще вот так вот… - Устланд замялся, делая пальцами неопределенный жест.
- Бесплатно что ли? – усмехнулся Глеб, продолжая рассматривать интерьер.
Устланд едва слышно кашлянул, но ничего не ответил.
- Не переживайте, это все и для вашего же блага. В Петровке уже завели уголовное дело. Пока только на меня, но если я начну давать показания, на разговор вызовут и вас с Владиславом Юрьевичем – паровозиком вслед за мной. Я-то выгодоприобретатель, это правда, а вот откуда у Вадима на счетах взялась крупная сумма денег – это вопрос. Оружие откуда – второй вопрос. Товарищ Сурков мне уже поведал, что Вадим погряз в вашей авторской маразматичной системе в последние месяцы, и это его признание записано у меня на диктофон, так что…