Едва слышный щелчок, и образ Глеба растаял, чтобы снова материализоваться по ту сторону ловушки.
- Ну все, спровадили, слава богу, - выдохнул Паша. – На чем мы там остановились? М-браны?
- Кажется, да, - голос Вадима звучал на удивление ровно и спокойно. – Поехали дальше.
*
Когда Глеб открыл глаза, он обнаружил себя лежащим на полу собственной кухни, а над ним склонилось обеспокоенное лицо… брата? Ильи в облике брата! Он потянул к нему руки, приподнял корпус и залепетал:
- Илюха… Илюха… как я счастлив, что ты жив! Ты даже не представляешь! А как ты вообще согласился на всю эту авантюру?.. Да и еще в его теле…
- Ну других-то тел мне не предложили, как ты понимаешь, - усмехнулся Кормильцев.
Вот теперь Глеб точно мог сказать, что это был именно он, а не Вадим. Теперь все в его голове уложилось, не осталось больше вопросов, сомнений и недоумений по поводу странно проницательного, а не порочного взгляда, по поводу изменившейся вдруг мимики. И Алеся… она ведь с первых же секунд почувствовала в нем что-то свое, родное.
- Илюха, какой гадостью мы с тобой занимались… я-то ведь думал…
- То есть с Вадимом не гадость, а со мной гадость? – брови Ильи взлетели, а на лице застыло озадаченное выражение.
- Нереализованные детские фантазии, - махнул Глеб рукой. – Теперь я их реализовал, и они растворились, как спирт в моей крови. Ни следа не осталось. А вот ты…
- А вот я, - усмехнулся Кормильцев, помогая Глебу подняться, заботливо поддерживая за локоть и невольно касаясь бедра пальцами другой руки. – Можешь тоже считать это фантазией. Ты стоял тут в прихожей такой пылающий, такой возбужденный, такой удивленный и несчастный…
- У тебя было что-то похожее с кем-то еще? – осторожно поинтересовался Глеб.
- Слава, - махнул рукой Илья и скривился. – А ты думаешь, почему он Нау развалил?
- Да? – изумленно охнул Глеб и рухнул на табуретку, ища хоть какой-нибудь опоры.
- Пришел к богу и решил завязать со старыми привычками и страстишками. Дал мне от ворот поворот.
- Поэтому и на похоронах твоих не был?
- Не вышло у него ничего. Меня к себе не подпускал, а вот звонил частенько. А смсками временами и вовсе закидывал. Разорвал по-живому и сам же страдал потом.
- А ты? Ты тоже мучился? Ты любил его? – Глеб вдруг осознал, что боится услышать правду, что предпочел бы нагромождение красивой лжи, чтобы хоть как-то увязать у себя в голове их с Ильей странный и нелогичный животный секс.
- Да… - тихо произнес тот, не отводя глаз. – Но мы с ним настолько разные… два полных антипода, оттого и не вышло ничего. Как и у вас с братом.
- Что теперь делать будешь? Сообщишь ему о своем возвращении? Вадик сказал, что тело ему не нужно, ты можешь им невозбранно пользоваться ровно столько, сколько оно еще протянет.
- А ты хотел бы, чтобы я ему сообщал? – в глазах Ильи сверкнул игривый огонь, и Глеб ощутил ноющую боль в районе солнечного сплетения.
- Нет. Хочу, чтобы ты остался со мной. Чтобы возродил со мной Агату в том виде, в каком только мы сможем ее возродить. И чтобы никто никогда не узнал, кто прячется за этой черепной коробкой, - и он аккуратно постучал пальцем по лбу Ильи.
- Хочешь начать новую жизнь? Тогда тебе придется учить меня петь. И мне надо у кого-то взять уроки игры на гитаре. У кого-то, кто не знает…кхм… Вадима. И кровь из носу выучить пресловутое соло. Самойловы, во что вы меня втянули, - как не пытается Илья сердиться, у него ничего не выходит, губы лишь растягиваются в довольную улыбку.
За уроками игры на гитаре он отправился в Англию. Включал преподавателю концертные и студийные записи Вадима и безвылазно терзал струны. Глеб поехал с ним, но его терпения хватило лишь на первое занятие. Потом он лишь бродил по пестрым лондонским улочкам и ждал вечера. Бренчал на гитаре в переходах, собирая мелочь на пиво, а потом они вдвоем гуляли у ночной Темзы и декламировали стихи, смеясь, перебивая друг друга, пихаясь и хватаясь за руки. Иногда их пальцы удерживались в сцеплении чуть дольше положенного, и тогда они переглядывались и смущенно отворачивались: воспоминания о проведенных ночах все еще были слишком ярко отпечатаны в сознании. И теперь, зная, что тогда он был с Ильей, а не с Вадимом, Глеб начал смотреть на друга иными глазами. Опуская веки, он представлял себе Илью таким, каким он был при жизни, и не чувствовал в себе никакого желания, но стоило ему открыть глаза и увидеть его преображенного, как похоть начинала едко копошиться на задворках его сознания, и тогда Глеб с облегчением понимал, что вся его многолетняя страсть к Вадиму обусловлена лишь привлекательной внешностью последнего и более ничем. И душа Ильи в теле Вадима создала удивительный и совершенный по функционалу конгломерат, вызывавший в Глебе смешанные чувства желания и восхищения одновременно. Именно таким он и хотел всегда видеть брата. И именно таким никогда прежде и не видел.
Временами Илья бросал на Глеба взгляды, полные задумчивости и чего-то еще не вполне Глебу понятного, и тогда он задавался вопросом: а зачем Илюха вообще пошел на все это? Не потому ли, что с Глебом ему было легче, чем с Бутусовым, а тело лишь скучало по привычным ощущениям? Спрашивать он больше не решался, и они просто постепенно отошли от темы и больше ни звуком не вспоминали о прежних жарких ночах.
Юля не шла на контакт, хотя Илья и пытался от имени Вадима хоть как-то загладить вину последнего. И даже рождение ребенка не помогло ей смягчиться. Глеб ее даже не осуждал: муж на ровном месте развелся с ней, исчез неизвестно куда, потом появился, сгреб вещи, не сказав ни слова, и переселился к младшему брату, с которым до этого только судился и публично перекидывался грязью. Наверняка она хотела получить какие-нибудь объяснения, но разве такое объяснить?.. И Глеб предпочитал отмалчиваться. Илья потратил не один час на то, чтобы изложить ей казавшуюся ему самому правдоподобной версию их развода – его собственное бесплодие, но она каждый раз выставляла его за дверь.
Слух о возрождении Агаты просочился в прессу не сразу: никто просто не мог поверить, что братья не просто помирились, а достали из сундука старую забытую куклу, отряхнули ее от пыли, освежили от нафталина и выставляют снова на всеобщее обозрение. Сначала в сети появились их совместные фотографии на улице. Потом на студии, на репетиционной базе. Кто-то умудрился прижать с вопросами Радченко, и тот нехотя обмолвился о готовящемся воссоединении и новом альбоме… И вот тут вся тусовка взорвалась. Оба враждующих лагеря откровенно не понимали, как им на все это реагировать: все они давно уже не просто смирились с невозможностью воссоединения, они не хотели его. Одни ненавидели противоположную сторону, другие относились к ней с презрением и легкой гадливостью. В фанбазе, казалось, не осталось ни одного настоящего агатомана без признаков некрофилии, а искренне желающего видеть братьев вместе на одной сцене здесь и сейчас, а не только на старых записях. Но всем им пришлось как-то пережевывать и глотать эту странную и ошеломляющую новость.
Папарацци тут же принялись гоняться за братьями, чтобы получить комментарии. Сперва их отшивали, но потом “братья” договорились о длинном телеинтервью с одним из центральных телеканалов, чтобы разом ответить на все возможные вопросы. Рассказывали долго и обстоятельно, но не углубляясь в причины. Говоря о примирении, Глеб покрылся пунцовой краской и спрятал лицо на плече Ильи. Илья честно старался изображать из себя Вадима, но получалось плоховато – он беспрестанно срывался на критику власти и поддержку оппозиционного движения, а когда журналист от удивления едва не выронил микрофон, подытожил: