И все стало счастьем, все стало светом, все налилось, набухло, созрело и распустилось дивным лотосом, мерно раскачивающимся на агатовской глади. И водка ушла куда-то в прошлое, в ту самую реальность, где были наркотики, ненависть и боль. И Илья не вспоминал больше Бутусова, а Глеб перестал ревновать к нему даже подспудно, а революционный марш Агаты, устремлялся в прекрасное далеко, не жестоко.
*
- Кажется, он счастлив. Ты был прав, - в голосе Паши слышались нотки огорчения.
- Прекрасно, этого-то я и добивался. Теперь я со спокойной душой могу продолжать.
- Со спокойной?
- Да.
Паша хмыкнул, и если бы было чем качать, он бы покачал головой и состроил скептическую гримасу.
- Поражаюсь я на вас, Самойловы. Сколько лет вас знаю, столько и поражаюсь.
- Сейчас поразишься еще.
- Ну? Удиви меня.
- Я тоже счастлив, Паш. Впервые и по-настоящему, - и в голосе не слышится ни капли фальши. – И я никогда туда не вернусь.
========== Глава 21. Tango para el dinero ==========
Снова здравствуй, мой любимый враг –
Дьявол, одиночество и мрак.
Если я тобой так любим,
Приходи, я буду ждать, Вадим.
Может, все это значит не все.
Может быть, что-то будет еще.
Еще немного
Совсем другого,
Что было раньше,
Все будет снова.
- Ну что, поздравляю, - голос Снейка звучит особенно ехидно. – Ты добился своего. Все концерты на Урале и в Сибири отменены! Все! Билеты не раскупаются вообще! Долго будешь от Агаты шарахаться? Не начнешь петь “Опиум”, с Матрицей можно будет попрощаться!
- В зад я имел тебя и твой “Опиум”! – орал в ответ Глеб. – Не можешь продать мой тур, можешь валить куда подальше!
- Да? И кто же будет тобой заниматься? Ты даже людей себе найти не в состоянии! Меня с Бекревым тебе Вадим подогнал, Валеру я привел. Я уйду – что с тобой будет? Сдохнешь под забором, никто и не вспомнит!
- Ого, как мы заговорили! Ты вспомни, что ты мне в уши лил четыре года назад, когда мы из Агаты уходили!
- Так я рассчитывал хоть часть агатовской публики сохранить, чтобы показать ей, на что мы способны. А если не петь хиты, кто из агатоманов пойдет на твои концерты? Кому это нужно?
- Я Агату играть не буду! – отчеканил Глеб. – Заруби себе это на носу. Это мое последнее слово.
- Хорошо. Тогда поезжай на Урал с гитарой и Бекревым – так хоть что-то отобьем из потраченного. А если все полностью отменять, ты опять перейдешь на доширак и боярышник. Скопытишься раньше времени – меня братец твой живьем закопает.
- Ты в своем Наиве окопаешься, тебе-то что? Даже если я с голоду подохну?! – продолжал парировать Глеб.
Правоту Хакимова не признать было невозможно: за четыре года существования группы без единого хита все они порядком обнищали, у Глеба не было даже денег, чтобы снять себе конуру где-нибудь на окраине столицы, и он поселился у первой попавшейся оголтелой фанатки журналистки, готовой приютить его только за относительно громкое имя. Он мог тысячу раз начать исполнять Агату – никаких письменных договоренностей с Вадимом у них не было, в суд бы тот его не потащил, да и вряд ли стал бы обвинять публично, но одна мысль о том, как ехидно улыбнется братец, когда Глеб таким образом признает собственное поражение, сводила Глеба с ума. Уж лучше сдохнуть в канаве от голода и цирроза, чем дать ему шанс лишний раз заявить: «А я говорил, что у тебя ничего не получится без меня!»
Глеб вышел из студии, оглушительно хлопнув дверью, но не успел сделать и нескольких шагов в сторону метро, как телефон взорвался непрошенным звонком. В последний раз он общался с братом ровно год назад – на фотосессии для одного известного журнала, сразу после съемок в злополучных “Кроликах”. Да и тогда поговорить особо не удалось. Глеб и хотел бы, чтобы Вадим сел тогда вместе с ним в такси, обнял бы за плечи и просто потрепал по голове, но тот лишь запихнул его в машину, махнул на прощанье рукой и тут же принялся кому-то звонить. Глеба больше не было в его жизни.
- Ты где сейчас живешь? Хочу подъехать поговорить.
- Иди к черту, - едва слышно пробормотал Глеб с придыханием, сам не понимая, зачем он это произносит. А затем почти против своей воли выдает на одном выдохе свой адрес.
Вадим постучался в дверь уже через час. Придирчиво осмотрел квартиру, уточнил, один ли Глеб дома, попросил поставить чай.
- Ну что, не наигрался еще? – как бы невзначай спросил Вадим, когда Глеб подошел к раковине, чтобы наполнить чайник. – Может, пора завершать наш затянувшийся таймаут?
- Что? Камингаут? – не расслышал Глеб и злорадно усмехнулся.
- Я знаю, что ты в полной заднице, можешь это и не отрицать. У меня и у самого дела сейчас не фонтан, откровенно признаться. В долги влез ну и вообще… Пора Агату возвращать, - решительный голос старшего не терпит возражений.
Чайник уже полон, вода льется через край, а Глеб и не замечает этого, он замер, вслушивается в каждый шорох, каждое движение Вадима и не верит в то, что только что услышал.
- Ты серьезно?
- Ну хоть попробуем давай, что нам мешает-то? Мне постоянно предложения от оргов поступают. Тебе нет разве? Да мы на паре концертов отобьем себе несколько лет безбедной жизни! Чем мы рискуем-то?
Глеб охает, спотыкается, роняет полный чайник и захлебывается льющейся из него водой. Вадим соскакивает с табурета, помогает Глебу подняться, вытирает губкой залитый пол…
- Ты хочешь вернуть Агату? Но… ты сам говорил, что…
- Ну у тебя есть в Матрице достойные вещи. Та же «Романтика» или «Без головы». Есть над чем поработать, есть что довести до ума.
Снова вернуться на пять лет назад? Снова будут склоки, непонимание, снова Вадим начнет контролировать каждый его шаг. Снова примется цензурировать каждое слово… Снова здравствуй, рабство! Глеб выдыхает, поднимает глаза на брата:
- Да…
- Что да? Ты согласен?
- Да…
- Значит, готовимся к туру, так? Сразу новым никого шокировать не станем, на запись ведь тоже деньги нужны, - тут же принялся суетиться Вадим, вновь наполняя чайник и ставя его на плиту. – Откатаем годик, пусть привыкнут, что мы вернулись, а потом сделаем альбом. У тебя ведь есть какие-нибудь наработки?
Глеб вдруг всхлипывает и удрученно мотает головой:
- Я не пишу уже два с половиной года. Вообще. Ничего.
Вадим кладет ладонь ему на плечо и тепло улыбается.
- Ничего страшного. Напишешь еще. Пока со старым поездим. Из матричного что-нибудь сыграем – ну чтобы преемственность не потерять. Не зря же ты четыре года один бултыхался. Не будем от этого отказываться. Обязательно что-нибудь отберем.
И Глеб чувствует, как горло его сдавливают рыдания, он тыкается носом брату в плечо, и слезы градом катятся по его небритым щекам.
- Вадик… Вадик… мне уже жить не на что…
- Все, договариваюсь сперва о двух крупных концертах, чтобы нам дыры заткнуть – тебе и мне. А там уже в спокойном режиме подготовим тур и объявим о воссоединении. Не против, если на барабанах будет не Хакимов?
Глеб хихикает, размазывая по щекам слезы, и идет снимать с плиты закипающий чайник. Брат как-то сразу наполнил его неуютное жилье покоем, домашним теплом и уверенностью, что все когда-нибудь обязательно наладится: они снова поедут в тур, снова будут петь «Тайгу», снова будут спорить до хрипоты, а справа от него теперь снова будет маячить родная фигура, на которой можно невозбранно виснуть не потому, что это вызовет одобрение фанатов, а потому что это стало его жизненной потребностью с грудного возраста – виснуть на старшем, опираться на него, бить его крошечными кулачками, не получая сдачи…
- Ты мне все диски свои дай, все наработки. Я подберу что-нибудь для концертов – не одну же нам Агату гонять.
- А ты? А твое?
- Да у меня мало что написано, но можно будет черновики там поднять. Посмотрим, одним словом. А ты чего опять не в форме-то? – палец брата скользнул по отросшей щетине младшего.
- Да ну, - махнул Глеб рукой, - с концертами не складывается. Поотменялось все, Хакимов орет…