- Ты как? Все в порядке?
- Да, - пробормотал Глеб, а голова сама повернулась к брату, и губы того, целясь, вероятно, то ли в висок, то ли в щеку Глеба, наткнулись на сухие шершавые губы, клюнули их коротким нервным поцелуем, и Глеб зажмурился, не веря в происходящее.
- Улетела сказка вместе с детством…
На короткие три минуты Глебу показалось, что он вновь вернулся в Асбест в тот самый гараж, сидит на сундуке, поет ломающимся голоском такие суровые совсем не детские стихи, а заботливый старший брат подыгрывает ему на дешевеньком синтезаторе, и из слушателей у них всего трое пацанов, которые и не слушают вовсе, а обсуждают девчонок…
А теперь у их ног многотысячный зал, все внимают им, затаив дыхание, и клавиши звучат роскошнее, и Глеб натянут, как струна, как оголенный пережатый нерв, и больные слова срываются с его искривленных губ, губ, которых только что коснулся невесомым поцелуем тот, кто заманил его сюда, посулив миллионы… И это плата за все? Поцелуй за миллионы? Миллионы за поцелуй? Глеб сжался в комок, его корежило, ломало, словно все внутри него рвалось на части и тут же плавилось в сухом коротком совсем братском поцелуе, прожегшем Глеба насквозь.
Остаток концерта прошел точно в тумане. Тело само двигалось, само пело, само перебирало струны, а сознание Глеба витало где-то под потолком в тщетной попытке вспомнить, каково это было тогда, когда нить еще не порвалась, когда шаг влево – и она натягивалась, требуя вернуться.
Заиграли первые аккорды «Я буду там», Глеб нахмурился: ну вот и все? С одним шоу отмучились? Осталось еще одно и все, брат снова исчезнет из поля его зрения на долгие годы? Не будет выдирать из рук коньяк, не будет требовать являться на концерты непременно трезвым и бритым. А Снейк только попробовал бы заикнуться на эту тему… Да он и пробовал и тут же выслушивал отборнейший мат, сопровождаемый хихиканьем.
Бекрев за спиной Глеба получал, кажется, свое особое удовольствие – Вадим выбрал его, а не какого-то другого клавишника, хоть на его кандидатуре и отчаянно настаивал Глеб, да только кто бы его спросил, если бы старший решил иначе?..
- До свиданья, малыш. Я упал, а ты летишь…
Прощальная фраза, после которой можно будет, наконец, рвануть в гостиницу и напиться – до Урганта он еще успеет протрезветь. И снова тяжелая ладонь ложится ему на плечо, боковое зрение выхватывает довольную улыбку Вада, его темные пряди щекочут Глебу шею:
- Посмотри, какие огоньки там!
Глеб дергает плечом и хмурится: пальцы не слушаются его, доиграть бы партию, а перед глазами уже маячит холодная бутылка водки – ароматная, запотевшая, такая манящая… Еще Вадим тут с огоньками какими-то… Глеб отступает в сторону, недовольно скидывает с плеча ладонь и сбивается с ритма.
- Сука! – орет он, понимая, что фанзона точно услышит это, но просто не в состоянии сдержаться.
Откуда-то из-за кулис выбегает тренированный как раз на такие случаи Радченко, перехватывая брошенную Глебом партию. Вадим смеется и отходит вправо.
Со сцены оба уходят порознь.
Ларионова уже ждет за кулисами, Глеб тянется к ней дрожащими руками, и она достает из сумки коньяк, он тут же припадает и блаженно улыбается. Вадим проходит мимо, даже не глядя в его сторону. Смыть этот поцелуй, запить его алкоголем, заесть Танькиными губами, забыть о нем навсегда и не позволить ему повториться в Москве…
Перед Ургантом Вадим притащил Глеба к себе и контролировал каждый его шаг: он не мог допустить, чтобы брат явился на Первый канал пьяным и опозорил последнее, что осталось в памяти фанатов от Агаты.
- Ты вспомни, как мы оба, обдолбанные в хлам, таскались по каналам, и ничего, - пытался противиться Глеб.
- Нам сколько лет-то было? В нашем теперешнем возрасте стыдно корчить из себя страдающих членов клуба 27. Мы выжили, мы не сдохли. Сопли намотал на кулак, осталось совсем немного потерпеть.
Но эфир на Авторадио не задался с самого начала. Глеб попал в пробку и битый час слушал ор Вадима в телефон. Напоследок брат кинул лишь:
- Опоздаешь на эфир – я тебе что-нибудь сломаю, имей в виду. Ходить больше не сможешь, сука!
Глеб опоздал самую малость – минут на пять от силы – и Вадим не подал виду, что как-то зол на него. Младший не смотрел в его сторону, сидел, прикрыв глаза, вспомнив вдруг, как прежде они давали интервью, словно двухголовый дракон: один начинал, другой подхватывал, они толкались плечами, стукались лбами, смеялись и не сводили друг с друга глаз… А сейчас между ними пролегла пропасть, и Глеб хотел бы попытаться робко докричаться до брата, да только на той стороне пропасти был не его брат, а кто-то совсем другой…
Глеб снова был пьян, Вадим заметил это и страховал его как мог, но когда эфир закончился, сжал в пальцах его локоть и прорычал:
- Мы едем домой. Я тебя подвезу.
- Нет, я поеду один! – закричал Глеб, пытаясь вырваться.
- Да щас. Чтобы нажрался по дороге? – едва слышно процедил старший уже буквально ему в ухо.
- А ты что, водителем моим заделался? – захохотал Глеб. – Иди к черту, ты мне никто! – и вышел из помещения, оглушительно хлопнув дверью.
Второй концерт был назначен на завтра.
Стоило Глебу забраться в такси и назвать адрес, как затрезвонил телефон:
- Только попробуй не протрезветь мне до завтра! – орал Вадим. – Чтобы как стеклышко был у меня, понял?!
- А то что? Ногу мне сломаешь? Денег не заплатишь? Да срать я хотел на тебя, на твои концерты и твои деньги! – и трубка полетела в дверцу.
Дома он выгреб из буфета весь имевшийся там алкоголь и набрал Костю. Тот приехал по первому зову и молча смотрел, как Глеб методично вливал в себя бутылку за бутылкой.
- Ты как петь-то завтра будешь? Не боишься, что Вадим тебя придушит прямо на сцене?
- Ему миллионы отрабатывать надо, ничего он мне не сделает. Еще пятки будет целовать за то, что я в принципе пришел, хоть даже на бровях, - а перед глазами маячил пьяный Вадик, глупо хихикавший на камеру и запоровший им тогда, 15 лет назад, весь эфир.
Глеб пил всю ночь. Костя временами резко подскакивал, выныривая из беспокойного сна, и видел, как Глеб сидел на кровати, скрючившись, обнимал гитару и что-то бормотал себе под нос. Утром Бекрев не выдержал и набрал Вадима:
- Я не знаю, как он доберется до Олимпийского. Он в хлам, и остановить его у меня не получается.
- Ясно, - сухо бросил Вадим.
Увидев приковылявшего таки на репетицию младшего, Вадим схватил его за плечи и затряс:
- Ты что творишь? Опять набухался? Третий день уже бухаешь! На тебя смотреть невозможно! Под капельницу его, быстро!
Чьи-то сильные руки тут же схватили Глеба и поволокли в гримерку, швырнули на диван, в вену резко вошла игла, и над Глебом нависло суровое лицо медбрата. Сил сопротивляться у младшего уже не было, он лишь устало прикрыл глаза и тихонько застонал. Закружилась голова, но в теле появилась удивительная легкость. Встав с дивана после часовой процедуры, Глеб ощутил зверский голод и какую-то совершенно неуправляемую злость. Ларионова сидела рядом и уныло копошилась в телефоне.
- У тебя еще остался коньяк? – протянул он к ней дрожащие руки, но она лишь помотала головой.
- Сбегай за ним. Ну или позвони кому-нибудь из фанклуба. Не могли же они на наш концерт без спиртного явиться!
Таня покорно кивнула. Через двадцать минут руки Глеба сжимали пластиковую бутылку с надписью «Буратино», в которой бултыхался коньяк – истинная любовь настоящего полена… Когда последний глоток уже был сделан, и Глеб вытирал губы рукавом, в гримерку влетел Вадим, учуял запах коньяка и сжал голову в ладонях:
- Черт, у нас же профессиональные съемки! Мы же дивиди будем выпускать по этому концерту! Ты же блеванешь сейчас после капельницы-то!
Он, наверное, хотел как следует вмазать брату или хотя бы хорошенько растрясти его, но боялся и пальцем его трогать, чтобы не повредить остатки его адекватности и приличного внешнего вида.