- Он не пришел, - хмыкнул Глеб, и губы его отчего-то растянулись в улыбке.
В этот момент завибрировал телефон, и сердце Самойлова младшего сжалось – то ли от страха, то ли от радости. Несколько секунд он смотрел на пришедшее сообщение, потом передал телефон Лехе и пробормотал:
- Мне ведь это не мерещится? Лех, прочти ты, а…
Никонов глянул на экран, и лицо его тут же вытянулось.
- 50 миллионов?! Но откуда?! И кто?!
- Сходишь со мной в банк? У меня паспорт с собой, - бормотал дрожащим голосом Глеб.
Оператор долго сличала лицо на фото с помятой и небритой физиономией, представшей перед ней и нетвердым голосом умолявшей дать ей детализированную выписку со счета.
- Дело в том, что сегодня мне на счет поступила крупная сумма денег, - лопотал Глеб. – Наверное, это какая-то ошибка, я ничего не продавал и не оказывал никаких услуг. Я должен их вернуть, они не мои, - закончил Глеб фразу уже достаточно твердо и решительно.
Оператор пару минут щелкала мышкой, напряженно всматриваясь в монитор, потом позвала коллегу, и они пялились на экран уже вдвоем, и после этого шумный и довольно старенький принтер выплюнул, наконец, выписку по счету.
Самой последней операцией из списка значился «Перевод средств физическому лицу Самойлову Г.Р. от Самойлова В.Р. в счет оплаты долга, согласно решению суда…» далее следовал номер дела и дата принятия решения предпоследним судом.
- Но… - пробормотал Глеб, - тут гораздо больше необходимого. В десять раз. Да и последний суд как раз принял решение в его пользу…
Оператор лишь пожала плечами, а Леха схватил Глеба за локоть и выволок из здания суда. На звонки Вадим не отвечал, хотя телефон был включен. На сообщения тоже. И Глеб тут же набрал маму.
- Мама, тут такое дело… мне Вадик долг вернул… в десятикратном размере… Ты что-нибудь знаешь об этом?
- Глебушка, Вадик пропал два дня назад, мне Юля звонила. Записал видео, что уходит куда-то, и пропал. Глебушка, что же нам теперь делать? – мамин голос дрогнул, и вслед за тем она разрыдалась.
========== Глава 24. Все как он сказал ==========
С креста сними и отпусти на волю.
Больно – это когда страшно хочется жить
И, не зная зачем, ты куда-то бежишь
Босиком в неглиже в никуда, где уже
Больше никогда не будет больно.
Солнечные лучи запутались в кудрях Глеба, высветили их золотом изнутри, и весь он был светом, весь он был сиянием, когда скакал, держа в руках пинкфлойдовскую «Стену» и выкрикивал слова благодарности. А Вадим снисходительно улыбался, изо всех сил стараясь не растянуть губы чуть шире правильного и приличного – негоже мелкому знать, как тяжело ему досталась эта пластинка, сколько содрали с него за нее барыги, как он копил на нее, лишая себя обедов… Да и что он Глебу? Нудный старший брат со своими делами и причудами. Стихов не пишет, из книг все больше по занимательной физике. Мелкий тогда увлеченно заглядывал ему через плечо, когда Вадим пытался с помощью лупы поджечь масляный фитилек, требовал научить его рисовать одну забавную оптическую иллюзию, а потом снова скрывался у себя и писал, писал. У него и друзей-то не было. И никто ему не был нужен, даже нелепый старший брат, который в кои-то веки решился провести с ним вечер за просмотром своего любимого фильма «Всадник без головы», втайне надеясь обсудить его потом с мелким, но тот, зевая, слинял с середины фильма. И весь он был тоненький, гибкий, хрупкий, но такой сильный в своем таланте, в своем одиночестве. Такой чарующий в своей детской пока еще завораживающей красоте – так красивы бывают юные наркоманы с отстраненными глазами, словно смотрящими куда-то за пределы вечности. В чудеса… И Вадим, глядя на сонного Глеба, хмуро покачал головой: ему никогда не пробиться сквозь эту хрупкую скорлупку младшего. Он всегда будет в себе и для себя. Нечего и пытаться залезть ему под кожу, в душу своими грязными грубыми руками и мозгами простого асбестовского парня, лишь иронией судьбы оказавшегося его старшим братом.
В то лето 86-го Вадим побаивался возвращаться домой – боялся увидеть повзрослевшего, оформившегося Глеба, бросающего на него самого хмурые полные презрения взгляды. До безумия талантливый, до невозможности нелюдимый, шарахающийся от каждого неосторожного прикосновения… А Вадиму хотелось стать ближе к брату, узнать, чем он живет, о чем думает, что чувствует, как воспринимает этот тяжелый, холодный мир вокруг него. И, услышав «Серое небо», Вадим понял, как далеко разнесли их друг от друга казалось бы должные соединять гены. Весь жизнь, весь тепло, весь материя – Вадим не мог стоять рука об руку с эфемерным человеком идей – своим младшим братом. Да тот и отталкивал его изо всех сил, все чаще забиваясь в угол своих фантазий и волчонком глядя на изредка заходившего к нему Вадима. Старший порывался потрепать младшего по золотистым вихрами, но Глеб лишь вздрагивал и отстранялся, словно существовал в своем мире, где не было места подобным нежностям. А Вадим тянулся к нему, тянулся, и сам не понимая почему и для чего. Этот хмурый вихрастый волчонок, пишущий совсем уже взрослые, полные боли стихи затапливал его сердце такой неодолимой братской любовью, что Вадим обнял бы его до хруста в ребрах, да только вряд ли Глеб оценил бы это. И тогда на речке, стремясь хоть как-то расшевелить свое бледное, почти прозрачное чудо, Вадим потащил его в воду, ощущая лед Глебовой кожи под своими теплыми пальцами. И почти физически почувствовал его желание сбежать. Но когда под водой в порыве мальчишеских игр ладонь Глеба случайно легла на пах Вадима и непроизвольно сжалась вокруг набухшего члена, старший вдруг с ужасом осознал, как хотел бы он банально остановить это мгновение, позволить себе изучить его и… насладиться им? Тут же, не давая себе шанса провалиться в греховную бездну, Вадим отскочил в сторону, боясь поднять на Глеба глаза, страшась увидеть там догадку и вытекающие из нее – осуждение, насмешку… Это всего лишь юность, гормоны, Танькины поцелуи, восхищение братом – его талантом, красотой, изяществом. Все пройдет, Вадим. Все пройдет.
Когда, в какой момент Вадим вдруг осознал, как похожа его жена на Глеба? Когда он выбирал ее и впервые зажал за гаражами, он и не думал об этом: просто приглянулась девчонка, так отчего же и нет? А когда она позволила задрать на себе юбку и запустить ладонь в трусики, когда шумно дышала, откинув голову назад, и громко стонала, разметавшись по постели, на секунду в сознании Вадима мелькнуло лицо младшего. Он покрылся холодным потом и потряс головой: это действо выглядело слишком грязным и пошлым для того, чтобы совершить его над таким хрупким и таким неземным Глебом. Им можно было только любоваться, восхищаться, заботиться о нем, не прикасаясь к изящному ангельскому силуэту. С каждым прожитым годом Таня все больше становилась похожей на младшего – повадками, голосом, взглядом, Вадим все реже шел на интим с ней, особенно после рождения Янки. Таня недоумевала, подозревала его в изменах, а Вадим просто не мог абстрагироваться. Даже когда Глеб сам благополучно женился – тоже на Тане, поразительно похожей внешне на Вадима и тоже старше Глеба на шесть лет. Вадим гнал от себя неприятные догадки, тем более, что на шуточки друзей Глеб только разводил руками, казалось, искренне не понимая, где они там увидели схожесть. А потом как-то раз, когда оба они заехали в Свердловск и остановились дома у Глеба, Вадим среди ночи слышал сдавленный озлобленный рокот младшего:
- Получи! Так тебе, братик! – и мерное поскрипывание кровати, сопровождаемое едва слышными стонами Тани.
В ту ночь Вадим не сомкнул глаз, хотя сцена за стеной продолжалась от силы минут десять. Глеб ненавидел его, - всплыло в его воспаленном сознании. Ненавидел за то, что Вадим не позволил ему создать собственную группу, а утащил в Агату и всячески верховодил, решая, что брать на альбомы, а что оставлять за бортом. Вот слабовольный мелкий и нашел способ натешиться над старшим Иродом. И, наверное, Вадим попробовал бы поговорить с младшим, обсудить с ним все разногласия и как-то разом решить их хотя бы на время, если бы уже на следующий день им не привезли порошок.