А для Лады те же приемы были местом, где она собирала нужную информацию о людях, их делах и привычках, удачах и поражениях, в общем, сведения нужные и небесполезные, позволяющие вовремя определить возможность или невозможность ведения дел с конкретными личностями, опасности и риски, связанные с их участием, и так далее, и тому подобное…
В общем, единственными представителями света, плевавшими на весь этот звон вокруг нашей семьи вообще и опалу в частности, были некоторые «золотые пояса». Вот уж кто‑кто, а эти потомственные купцы и выжиги не испытывали никакого пиетета ни перед увешанными титулами боярами - земельщиками, ни перед чиновней братией… Нет, союзниками в полном смысле этого слова мы с ними не были, но кое‑какие совместные проекты вели, и это добавляло не один камень в мою пользу на весы наших отношений.
Шепотки за спиной, холодное пренебрежение… свет может быть весьма и весьма упорен в своем стремлении закопать «ослабевшего», и мы с Ладой понимали это весьма отчетливо. Жене происходящее вообще напомнило прием на Руяне, который устроили ее земляки в наш первый совместный приезд. Правда, сейчас она переживала происходящее куда как легче. Во‑первых, опыт, а во‑вторых, теперь над нею не довлело никаких выматывающих душу тайн и секретов, как это было двенадцать лет назад. А те, что имелись, только придавали сил, чтобы с честью пережить этот дурной период в нашей жизни.
Но одно дело - злословие и «всемерное осуждение» - эдакий боярско‑княжеский бойкот, и совсем другое - попытка нажиться на этой ситуации. Так, один из представителей сонма дворян, постоянно наводнявших приемную государя, с излишним энтузиазмом воспринял известия об опале Старицких и попытался прибрать к рукам часть нашей собственности. Нет, на «Четверку Первых» он не замахивался, но одно из подсобных производств «отжать» попытался. Через день после наглого требования отдать ему ладожское инструментальное производство, сопровождавшегося угрозами устроить большие неприятности через старшего брата, сидевшего в Ладоге воеводой, у ушлого дворянина сгорели склады, после чего тот самый родственник‑воевода вдруг оказался на разбирательстве у Телепнева.
А вот думать надо было, что говоришь, и при ком. Вент Мирославич потом искренне благодарил меня за то, что я пригласил его на встречу с тем самым дворянином… инкогнито, так сказать. Да о чем тут говорить, если даже в созданном мною училище среди курсантов уже начали ходить какие‑то смутные слухи. Правда, в основном среди тех, у кого я не вел ни одного курса, но в общей картине организованной травли этот маленький плюс дела почти не меняет. Почти…
Естественно, что такое положение дел никак не могло улучшить мое настроение. Неприятно, знаете ли, когда на вас с опаской косятся окружающие, подозревая не пойми в чем. Так что, на хольмганг я ехал в весьма дурном расположении духа, а значит, моему противнику не повезло. По условиям, оружие для боя выбирает вызванная сторона, и мой неприятель выбрал сабли. Что ж, лет десять назад этот выбор вполне мог обеспечить ему победу в круге, но сейчас…
Тихим утром в заснеженном парке в центре Хольмграда раздался шелест широких шин и низкий, почти неслышимый гул двигателя. Прокатившись по мерзлым дорожкам, лакированный темно‑синий «Классик‑II» замер у ограниченного широким каменным бордюром утоптанного пятачка, рядом с двумя своими близнецами… по крайней мере, внешне, уже стоявшие здесь автомобили ничем, кроме цвета, от новоприбывшего не отличались.
Хм. Честно говоря, я думал, что мой противник прикатит на своем «Сапсане», но нет, очевидно, какие‑то остатки здравомыслия у него еще есть. Понимает, что зима не время для понтов на кабриолете…
Окинув взглядом стоящие рядом автомобили с молочно‑белым остеклением, за которым не рассмотреть даже силуэтов, я хмыкнул и, заглушив двигатель, выбрался из теплого салона. Резкий порыв ветра тут же хлестнул по лицу ледяным крошевом, заставив меня поднять воротник шинели. Следом за мной, поеживаясь от холода, выбрался из машины и Вент Мирославич.