Но главной проблемой короля стала та власть, которую постепенно сосредоточивал в своих руках Адвард Морини. Причем пользовался он этой властью очень умно — приписывая все свои решения и нововведения монарху. Настойчивый конт Абн ежедневно напоминал Улафу: «Дюк провозглашает и вершит, а подписывает — король! Все, что творится, творится именем короля. Спрашивается, кого народ посчитает виновником своих тягот? Вас, ваше величество!»
Следовало прояснить позиции монаршьи и позиции Дюка раз и навсегда, но у короля не хватало духу для настоящего разговора. Не было сил на него и сегодня.
Вторая встреча, которая ожидала его величество поздним вечером, была еще более тягостной. Потому что Улаф вовсе не знал, чего от нее ожидать.
Глава Королевского Ока под строжайшим секретом сообщил своему патрону, что из Фоксии ночью прибыла компания благородных мужей, занимавших высокое положение при тамошнем дворе. Они явились переодетыми в простое дорожное платье, но хорошо вооруженными. Просили не вести и речи об официальной аудиенции, сохранить встречу в глубокой тайне и принять их так, чтобы об этом не узнали даже личные слуги короля.
Конт Абн настаивал, чтобы просьба гостей была исполнена. Он явно что-то знал, но поделиться к королем не спешил, прося его подождать до ночи. Все это беспокоило, тревожило и не давало сосредоточиться на предстоящем разговоре с Дюком.
Его величество Улаф томился в Малой вечерней гостиной и ждал. То и дело ему хотелось выпить для храбрости вина, но он одергивал себя — знал, что сначала почувствует воодушевление, но в решительный момент размякнет, станет сентиментальным и податливым на уговоры, просьбы или давление.
Пятидесятидвухлетний король сочетал в своем характере добродушие и мягкость со взбалмошностью и гневливостью. После приступов жестокой решительности, во время которых он порой отдавал пугающие приказы, он быстро остывал, стыдился своих поступков и слов. Однако самих приказаний никогда не отменял.
Дочери короля и его супруга во «дни гнева» предпочитали прятаться на женской половине дворца или уезжали в гости. Не боялись короля в такое время только верный конт Абн и старый камердинер Толлер, знавший его величество с младенчества.
Порой Улаф мечтал, чтобы злая решительность нашла на него именно во время встречи с Дюком Морини. Но не складывалось. Дюк был хитер, как змея, умел быть совершенно очаровательным, предупредительным, почтительным, мудрым, дипломатичным. Он постоянно обезоруживал короля то новым захватывающим и выгодным проектом, то шуткой, то необычным подарком.
Улаф откровенно маялся. В Малой вечерней гостиной ему давно все надоело: немногочисленные книги были просмотрены и отложены, чтобы «почитать на досуге»; картины, которые он подробно разглядел еще в детстве, раздражали; милые безделушки, украшавшие обстановку — табакерки, статуэтки, изящные лампы — казались пошлыми. А письменный стол с разбросанными по нему проектами, письмами, отчетами и сметами — просто пугал.
Король не выдержал, откинул штору, скрывавшую небольшой высокий шкафчик, неприметно пристроенный у самой входной двери, покопался в нем, позвенел чем-то, добыл высокий бокал, наполненный до краев золотистым вином, и залпом выпил. Спрятав его обратно в шкафчик и задернув штору, он подошел к огромному старинному зеркалу, которое возвышалось в простенке между окнами гостиной, и критично осмотрел себя.
Из зеркала на него глянул полный, невысокий мужчина, одетый с большим вкусом в строгий сюртук и полувоенные панталоны. Суровость, с которой был создан покрой королевского одеяния, слегка смягчалась его цветами. Ансамбль был решен в голубых и бледно розовых тонах. На ногах короля хорошо сидели мягкие домашние ичиги.
В каштановых волосах его величества, свободно лежащих на плечах, чуть поблескивал тонкий ободок, символизировавший корону во время дружеских аудиенций.
Улаф постарался изобразить мужественное лицо. Этому определенно помогала аккуратно подстриженная борода с благородной проседью. Но мешали глаза — большие, немного печальные, с темными веками, слегка прикрывающими сверху зрачки.
С другой стороны, нос был вполне мужественен — умеренно длинный, с небольшой благородной горбинкой и довольно тонкой лепки.
Король постарался сузить глаза и посмотреть на воображаемого собеседника с проницательной мудростью. Получилось даже убедительно.
Винное волшебство начало прокрадываться под своды черепа, и его величество почувствовал себя много лучше. Он даже позволил себе небрежно пройтись по гостиной и глубокомысленно произнести вслух: «Когда говорит король, все достойные и благородные, все простые и верные… Все, имеющие уши…»