Улаф вопросительно уставился на Дюка, но ничего не сказал.
— Этим указом вы высочайше простите всем постоянным жителям Равнланда недоимку за текущий год, отмените годовой товарный сбор отныне и навсегда. А также введете единую ставку оброка — которую вероятно правильней было бы именовать «налог» — в размере (внимание!): полторы десятины от годового дохода.
— Подождите-подождите! — король поднял к потолку глаза и беззвучно зашевелил губами, что-то считая и прикидывая. Он посидел так с минуту, немного помрачнел, сделал глоток из своего бокала и впервые прямо посмотрел в глаза своему фавориту:
— То есть, за ужесточением последует послабление — я правильно понимаю?
— Именно.
— Но по сути… оброк будет повышен?
— Сложный вопрос. Ответ на него зависит от покупательской способности барыша. Наша задача — сделать его как можно более «товароемким»… что ли. И мне удалось преуспеть в этом в Фоксии. И даже алтанцы, большая часть из которых кочевники и не знает настоящей цены вещам, вцепились в барыши, словно в племенных коней.
Король вдруг встал со своего места и прошелся по Малой вечерней гостиной. Мельком посмотрел на себя в зеркало, еще подбавил суровости во взгляде и снова повернулся к Дюку лицом:
— Вы поразительно коварны, Адвард Морини… Но мне нравится.
Улаф уселся на свое место, закинул ногу на ногу и покровительственно промолвил:
— Я подпишу указ о… как вы сказали? «Налоге?» Но во всей этой истории, несомненно сулящей процветание Равнланду, мне не нравится одна вещь…
— Слушаю вас, сир…
— На монетах среднего и высшего достоинства красуется ваш портрет, Дюк. Ваш, а не короля! Чем вы это объясните?
Молодой человек превратился в саму вкрадчивость и с сердечным почтением пояснил:
— Чеканка барышей была начата мной далеко отсюда — в Фоксии. Прибыв к вашему прославленному двору, я не мог быть уверен в том, что вы заинтересуетесь реформацией, продуманной мною во всех деталях бессонными ночами… Но вы оказались столь же прозорливы и быстры умом, как ваш легендарный предок, основатель Акраима Улаф Первый.
Как вы помните, реформация ведется уже четвертый год. Тем временем к облику монет привыкли. И, согласитесь, мой господин, в их чеканке нельзя допускать чехарды и разноголосицы… Однако, вы ошибаетесь, считая что мой портрет несут на себе монеты высшего достоинства. Такие монеты еще только готовятся к выпуску… Вот не изволите ли взглянуть? — Дюк достал из кармана большой золотой и протянул его королю. Улаф принял в руку приятную тяжесть, повертел монету в руках и не удержался от короткого бессвязного восклицания. На одной стороне золотого был искусно выполнен портрет короля в профиль, а на другой был изображен Ворон, меж лап которого раскинулся град Акраим.
Дюк Морини с удовольствием следил за переменами на лице его величества:
— Достоинство этой монеты составляет пять барышей. Она будет называться «один Улаф», и, думаю, получит большое хождение среди знати и торговых сословий. Но если вы считаете, что это слишком смелый проект…
Король поспешил перебить своего гостя:
— Нет, не считаю… Вы похожи на игрока в листы Тар, Дюк. Умеете прятать и приберегать самые старшие карты до нужного момента. Однако я вас прощаю. Я получил сегодня удовлетворительные пояснения по поводу беспокоивших меня моментов… Скажу даже, что получил большое удовольствие от нашей беседы.
— Я счастлив, Сир. Поистине счастлив. Но рискну снова навлечь на себя ваше осуждение одним вопросом, если позволите…
Король, который вдруг почувствовал себя заметно навеселе, легкомысленно махнул пустым бокалом:
— Валяйте!
— Если это не государственная тайна, нижайше прошу вас рассказать мне, что произошло между вами и Первым королевским советником Доктором Хтонием одиннадцать лет назад? Почему он в одночасье стал «освобожденным советником» и больше не появлялся при дворе?
Лицо короля омрачилось, словно над головой монарха повисла черная туча. Он поморщился и нехотя произнес:
— Это государственная тайна, но вам я позволю получить интересующие вас сведения. Обратитесь с этим к конту Абну. Я распоряжусь, и он введет вас в курс… А почему, собственно, вас заинтересовал Доктор? — Улаф метнул пронзительный взгляд в Дюка. Тот состроил сожалеющую мину:
— Господин Хтоний проявил себя как непримиримый противник проводимой королем и вашим покорным слугой реформации.
— Следовало ожидать… — вздохнул его величество. Он помолчал некоторое время. Потом провел рукой по глазам, словно стряхивая с них пелену, волевым усилием взбодрился и обратился к Дюку: