— Ну-у… мне и повоевать пришлось в свое время. Жизнь-то длинная…
Викул вздохнул и неопределенно повел рукой:
— Знаю тебя десять лет, а то и больше… Но вроде как и не знаю. Чудно оно, сам понимаешь… Вот опять не соображу, скажем, что это ты себя «упырем» честишь?
— Ты, наверное, забыл, Викул, что я ведь служил и при дворе. Я, друг ты мой, понимаю, что это такое — присваивать себе право на насилие.
— «Присваивать!» «Право!» — иронически покачал головой кузнец, — Слова-то какие высокие… Не пойму я, о чем ты толкуешь, и зачем всё усложняешь, чего ни коснись.
— Это ты всё упрощаешь… как и многие. Вот смотри: четыре года назад наш добрый король взял да и сжег все равнинные поселения горцев по эту сторону Красных Зубов. Кстати, если помнишь, мужчин, что там жили, старше шестнадцати лет он соизволил либо казнить, либо отправить на каменоломни и соляные копи. А отпустил только женщин и детей.
И как-то все вокруг согласились, что оно так и надо, что давно пора было…
— Так они ж грабили почем зря и никого тут тоже особо не жалели! — возмутился Викул.
— А ты со своими неробкими парнями отчего же не пошел горцев-то жечь?
— Так я же не солдат. Я оброк каждый год на королевский двор представляю, демоны им на шею, чтобы, значит, королевская власть… того… защищала народ!
— То есть, признаёшь, выходит, власть короля и его право казнить и разорять во имя защиты подданных?
— Ну… признаю, — насупился кузнец, — А чего не так-то?
— А почему ты, например, не объявишь Тёс своим владением, не начнешь там править, не соберешь из своих приятелей войско, не введешь оброк? Ты вон какой из себя удалец, кто бы тебе стал перечить? Да захоти ты, и сам Голова бы тебе тут же присягнул… Принялся бы ты тоже казнить и разорять с твоим удовольствием… М-м? — Хтоний с деланным простодушием заглянул другу в глаза.
— Не, подожди… Это ж, во-первых бунт… Во-вторых, наш король-то королем родился. А я родился вот… кузнецом. Оно, знаешь… каждая курица — знай свою улицу.
— Ну, положим, он родился королем. И отец его родился королем, и отец отца… и так далее. А достославный предок его — Улаф Первый? Он откуда взялся?
— Ну как? — озадачился Викул — Он пришел из-за моря… ведомый Вороном… Дальше там… Всемогущий уронил перо… и на том месте Улаф Великий основал первый среди всех град Равнфедар… от которого, значит, и пошло королевство.
— А жили люди тут до этого?
— Ну ясно — жили! Сказано же: «…И присягнули ему йонмааны и скваары, и жены их, и чада. Стали отныне Королевством и щитоносцы, и землепашцы, и убогая чернь…» Дальше не помню, чего там.
— А с какой стати они ему присягнули-то? Пришел какой-то заморский мужик с колдовской птицей и объявил себя, понимаешь, королем. И скваары, и йонмааны, и, следует думать, в особенности убогая чернь — надо же — страшно обрадовались. Они в него все влюбились, что ли?
Кузнец криво усмехнулся:
— Ну если у него, допустим, тяжелая конница в достатке и пара сотен лучников — влюбишься, пожалуй.
— Во-о-от! — Хтоний поднял вверх сухой и длинный указательный палец, — Другими словами, пришла из-за моря хорошо вооруженная разбойничья ватага. Для начала пограбила и пожгла, а потом посмотрела: других ватаг поблизости нету, народ в смысле подраться квелый — чего бы не основать какое-никакое королевство? Осесть, обзавестись наконец хозяйством, потомством? И чтоб оброк сам к порогу приходил. А власть, ясное дело, наследовалась.
То есть, его величество, Улаф Первый у нас стал королем каким? Самопровозглашенным. И только потому, что в своей ватаге он, скорее всего, был самый здоровый, жестокий и коварный. Мог, значит, пару-тройку черепов проломить… «в назидание»…
С насилия все началось, насилием и продолжается, Викул. В каждом закутке жизни, куда ни глянь, найдешь его. Любую сложность, что бывает между людьми, поковыряй — найдешь его.
Кузнец недоверчиво выпятил губу:
— Но подожди… Ведь есть люди… Ну, скажем, упился человек и давай сараи да дома поджигать. Может и целый город спалить — случались случаи. Его же надо остановить, нет? Опять же, бывают сумасшедшие. Какой и убить может, да не просто убить, а… Говорить даже не хочу.
Те же горцы — ведь другой жизни не знают, как набежать, порешить кого попало и забрать все, что не приколочено. Как с этим быть? Хочешь не хочешь, а применишь твое «насилие».
— Ну, давай по порядку. А нельзя ли попробовать так сделать, чтобы человек не упивался? Только без битья? Может, стоит поговорить с ним и узнать, что его тревожит. Упиваются-то, чтоб не тревожится… Вдруг он работы найти не может — чтоб и по душе, и на пропитание годилась? Может быть, кого родного потерял и тоскует? Может жена другого полюбила? Поговори с таким, когда он в разуме — многое узнаешь. Тут помощь нужна, чтобы человек снова вкус жизни почувствовал. А битье и сажание под замок — это разве помощь?