Моди берет коробку. Зачем-то отдает ее мальчику. Ах, вот что, ей надо найти платок в сумочке. Коричневая сумочка с темно-красной окантовкой. Подарок к десятой годовщине их свадьбы. Теперь она пытается засунуть в сумочку эту коробку. Ну что ты, Моди, разве она уместится в сумочке? Какая ты смешная и неловкая. Осторожнее, рассыплешь пепел... И зачем ты кричишь? Генри все равно не слышит твоего крика. Он только видит твои губы...
Но не тот день, когда он увидел беззвучный крик Моди и малыша, застывшего с круглой коробкой в руках, с коробкой, наполненной фальшивым пеплом, а другой день, наступивший чуть позже, окончательно убедил Кейра, что к прошлому нет возврата, что впереди только рабство. Рабство без оков, тюрьма без решеток. Тюрьмой стало его собственное измученное тело. Собственное ли? Кому принадлежит оно теперь? Скоро - он ждал этого с минуты на минуту - придет время расплачиваться с теми, кто нанимал гениальных хирургов, покупал драгоценные сыворотки и зверинцы экзотических тварей. А пока с ним не смели или не хотели говорить откровенно. Зыбкая полуправда-полуложь иногда баюкала, иногда оглушала, точь-в-точь как порции наркотиков, которые - он догадывался - вводили в него почти регулярно. И все же он узнал правду...
Вечером того дня Генри не смог уснуть. Это случилось впервые. Все время пребывания в клинике он спал много и глубоко, и даже часы бодрствования походили на полусон - какая-то наркотическая дрянь вкрадчиво и настойчиво овладевала им. Но сейчас он не спал. Только глаза были запорошены неприходившим сном и болели, как после бессонной ночи. Но сознание работало ясно и тревожно. Эта инстинктивная тревога подняла его с постели (идеально гигиеническая кровать - голубые простыни, приятные для глаз, и гуттаперчевый матрац с изменяемой по желанию степенью упругости). Он уже привычно почувствовал тяжесть Шара, прикованного к поясу, и шагнул к двери (под ногами сверхгигиеничный пол с постоянной электризацией, благодаря чему достигнуто идеальное пылеотталкивание). Дверь скользнула бесшумно и упруго (все в клинике упруго и бесшумно). Стены коридора светились тихим зеленоватым мерцанием. Кто-то негромко, но резко произнес: "Спеле требует глаза..."
Пахнуло холодным воздухом, видимо говоривший открыл дверь в глубине коридора. Тот же голос, удаляясь, совсем тихо повторил: "Спеле..." Опять порыв воздуха - дверь захлопнулась. Все стихло. Но и тишина знает свои шорохи. В ушах у Генри вместе с шорохом тишины прошелестело: "Спеле... Спеле... Спеле..." Он поднял плечи и вдавил в них голову, чтобы заглушить эти звуки. Вместо них он услышал стон и быстрое-быстрое бормотание. Похоже, будто магнитофон запустили на высшую скорость. Ничего нельзя понять, "ра, ра, ра, бу, бу, бу, ра, ра, ра..." Но бормотала не лента магнитофона, а человек.
Дверь соседней комнаты распахнута настежь. Открыта! Непостижимо. Генри еще не видел в клинике ни одной хотя бы неплотно прикрытой двери (идеальные запоры и уплотняющие прокладки - в большинстве отсеков здания поддерживается избыточное давление воздуха, не допускающее проникновения спор микроорганизмов). Войти? Почему он спрашивает себя? Разве он не свободен во всем, кроме Шара? Всего-навсего еще несколько шагов. В комнате соседа было темно, но, когда Генри пересек порог, свет вспыхнул. Здесь стояла такая же сверхгигиеничная кровать, но нелепо повернутая, косо перегородившая комнату. На ней лежал кто-то закрытый с головой синей простынью.
Кейр нагнулся и осторожно откинул простыню с головы лежащего. Тот сразу же, будто автоматически, поднял руку, и неприятно белые, мягкие, словно бескостные, пальцы ощупали лицо Генри. "Слепой, - понял Кейр. - Бледен, как непропеченные оладьи. Видно, его давно не выносили на солнце".
Рука соседа нащупала Шар и задержалась на нем.
- Это мне знакомо, - с усилием, но очень ясно произнес сосед. - Я видел такие шары. Когда мог видеть. Не у всех нас они есть...
- У кого - у нас?
- У тех, кто попал в эту клинику. Разве ты не знаешь? Агенты выезжают почти на каждую катастрофу. Отбирают тех, кто годится. Годятся не все. Только абсолютно здоровые.
- Почему - здоровые? После аварий остаются калеки. Только калеки, вроде меня...
- Я сказал - здоровые. Пустяковые повреждения не идут в счет. И ты был здоровым. Обычным! И я. В любой больнице нас выписали бы через неделю. Залепили царапины пластырем и выписали...
- Но они сказали мне... - Кейр начинал понимать.
- Что собрали тебя по кусочкам? Они всем так говорят. Потом появляется Шар, и все кончено. От Шара не отвяжешься, как нельзя отвязаться от собственной головы.
- Врешь! - полушепотом закричал Кейр. - Ты врешь, пугаешь. Ты просто завидуешь мне, что я хоть вижу. Я был калекой, ты понимаешь это? Совсем калекой. Они меня вылечили, и я благодарен им!
- Перед смертью люди позволяют себе такую роскошь - не лгать. Они вылечили тебя? Ты слеп, а не я. Меня они тоже лечили. Где мои глаза, ты не знаешь? Они лежат в холодильнике и ждут меня. Как будущая награда за все, что я должен был сделать. Остатки глазных нервов законсервированы. Вот здесь...
Он дотронулся белыми пальцами до уголков глаз.
- Но зачем им все это? Зачем?
- Меня прозвали Спеле. Это значит - Пещера. Меня сделали таким, чтобы я работал в пещерах. Нюхал, щупал, слушал - слепые это делают лучше зрячих. И темнота пещер их не пугает, не действует им на нервы. Для них весь мир пещера, они привыкли. Понял? Придумано отлично. От тебя они тоже что-нибудь потребуют... Ты же им так благодарен...
Спеле резко запнулся, несколько раз тяжело и хрипло вздохнул и быстро что-то забормотал. То самое "бу, бу, бу", что Генри слышал еще в коридоре.
- Что с тобой, дружище? Перестань! Ты бредишь... Перестань! Я здесь... Да перестань же ты!