Все было так, будто толпа людей каким-то непостижимым образом вдруг оказалась за ширмой в ее собственной спальне. Синди Мэттьюс была у себя дома. Она вернулась с бала и сейчас раздевалась, чтобы лечь в постель. И пока она раздевалась, девушки за ее спиной одевались, но, увы, этого никто не замечал. Глаза всех и каждого в зале были прикованы к Синди Мэттьюс. Наступила полная тишина, не было слышно ни одобрительных возгласов, ни свиста. Казалось, все затаили дыхание. Было в этом молчании еще что-то... нечто вроде почтительного удивления, ведь все они сейчас оказались в спальне Синди Мэттьюс, забыв дышать, стояли за ширмой в углу и страшно боялись нечаянно кашлянуть, чтобы Синди, не дай Бог, не догадалась об их присутствии.
А Синди вела себя точь-в-точь как женщина, которая раздевается, даже не подозревая, что за ней следят десятки внимательных глаз.
Она была восхитительно спокойна... невозмутима как любая красивая женщина, когда у себя в спальне занимается таким простым и привычным делом.
Именно за это Сэри и платил легавым каждый месяц бешеные деньги. Один раз став свидетелем того, как раздевается Синди Мэттьюс, вы бы с проклятием послали все стриптиз— и топлесс-шоу-клубы куда подальше.
В ее манере раздеваться на глазах у десятков людей не было и тени жеманства. Лишь спокойное изящество красивой женщины, не подозревающей, что за ней наблюдают, да тот неуловимый налет интимности, который заставлял каждого мужчину в этом зале чувствовать так, будто Синди раздевается лишь для него одного. Та особая интимность, которая заставляла любую женщину чувствовать себя на редкость неуютно.
Она начинала с перчаток, стягивая их, будто вторую кожу. Потом расстегивала воротничок, медленно, словно нехотя снимала пелерину, обнажая округлые плечи и низкое декольте платья, чтобы зрители, затаив дыхание, могли вволю полюбоваться глубокой ложбинкой, разделяющей упругие полушария груди. Синди будто бы случайно забывала о туфлях. Грациозно изогнувшись, она неторопливо расстегивала платье, пуговку за пуговкой, демонстрируя при этом крутой изгиб женственных бедер, а у зрителей перехватывало дух. Полы платья понемногу расходились в стороны, обнажая колени. И вдруг Синди, словно вспомнив о чем-то, останавливалась, а потом, выгнувшись и приподняв руки, тянулась назад, чтобы добраться до «молнии» на спине.
С гибкостью пантеры она поворачивалась спиной к залу, и зрители, забывая дышать, следили, как медленно, миллиметр за миллиметром, «молния» ползет вниз, а платье раскрывается, как распускается бутон под щедрыми лучами солнца. Ни одного резкого движения, ни единого звука в зале. Все шире и шире становился V-образный вырез, открывая восхищенным взглядам гладкую кожу цвета спелого персика. Девушки за спиной Синди разом накинули на себя платья и теми же медленными, ленивыми движениями принялись натягивать их, расправляя на груди и бедрах упругую ткань, облегавшую их, как вторая кожа.
Синди тянула и тянула за «молнию», пока платье не разошлось почти до самых бедер. В ярких лучах прожектора у нее на бедрах блеснул такой же обруч, какие украшали запястья остальных девушек. Тонюсенькая ленточка лифчика пересекала безупречную спину. Синди грациозно изогнулась, одним быстрым движением успев подхватить платье, которое уже готово было упасть на пол. Один быстрый, почти незаметный взгляд в глубину зала, и она отвернулась, но Джонни готов был руку дать на отсечение, что она его видела.
Он знал, что Синди не могла его не заметить. Он успел уловить мгновенную вспышку в ее темных глазах. Но она тут же исчезла, и лицо девушки стало непроницаемым. Синди вернулась к своему танцу, однако Джонни знал, что она его видела.
Синди грациозно повернулась и спустила декольте вниз, приоткрыв груди, поддерживаемые крошечным кружевным лифчиком, который не столько скрывал, сколько приоткрывал восхитительные округлости. Потом, заведя руки за спину крест-накрест, она потянула платье вверх, через голову, и зал вдруг вздохнул, как один человек, когда тяжелые полушария груди устремились вверх. Неожиданно Синди уронила руки, и платье, блеснув в последний раз, бесшумно, как сверкающий ручеек, стекло по ее телу на пол. Замерцал стягивавший ее талию поясок, а Синди на мгновение замерла. Взгляд ее был прикован к платью, свернувшемуся у ее ног подобно змее, а янтарный свет прожектора заливал ее светом: полногрудую, длинноногую красавицу, в изящных туфельках на высоких каблучках, кроме которых на ней оставался лишь крохотный лифчик да блестящий узкий поясок.
Помедлив немного, она завела руки за спину, и из зала раздался едва слышный щелчок — это она расстегнула застежку. Но в мертвой тишине зала он щелкнул, как удар хлыста. И в то же мгновение уже полностью одетые девушки за ее спиной одинаковым движением протянули руки вверх... а крошечная полоска ткани, кружась, словно осенний лист, упала на пол, обнажив тугие груди Синди. Зал застонал. И взорвался аплодисментами. Свет на мгновение погас, а когда зажегся снова, эстрада показалась такой же обнаженной, как прекрасная девушка, которая была там еще совсем недавно. Поднялся такой шум, что стены, казалось, вот-вот рухнут.
Странные чувства обуревали Джонни в эту минуту: гордость, потому что аплодировали они не кому-нибудь, а его Синди, и в то же время гнев, гнев на ту безудержную похоть, которую она каждый раз будила в этих людях.
— М-м-м, — промурлыкал Сэндс, словно сытый кот, — ух ты! Вот это да! Лакомый кусочек! Так и съел бы!