Хозяин – уже с двумя шишками на лбу – выскочил назад во двор и подпер входную дверь спиной для верности. Затем перевел на парня полный горечи взгляд. Сейчас этот плотный мужичок напоминал молодого козла с только начавшими пробиваться рожками.
– И что вот ты хочешь мне сказать?! – гаркнул он.
– Мои условия, – насмешливо отозвался Навен. – Ты обогреешь, накормишь и напоишь моего приятеля. Пока я отыщу твою скотину.
– Не пойдет, – замотал головой упрямец. – Деньги вперед. Вдруг свинку уже жрут? Кто покроет расходы?
– Обогреть, накормить и напоить, – парню упрямства тоже было не занимать. – И телегу до города. Больше упираешься, растут твои убытки.
– Пес с тобой, – хозяин таверны болезненно скривился.
Он подал Леннарту руку с натужным «прошу, мессер». Рыцарь, не теряя достоинства, принял помощь, но прежде окликнул Навена и сказал:
– Он все еще там… вооружен и опасен.
Пауки и мухи
«Илнар един, а все кто тако же почитает Мадару и Аданай – заблудшия души есть и к свету пламени отца возвратиться обязаны».
«Навен пинком открыл дверь. Тяжелый запах стряпни и пива пахнул в лицо. От голода в голове зашумело.
Жена хозяина забросила на плечо полотенце, которым натирала кружки, и с надеждой посмотрела на вошедшего. Это была бы привлекательная женщина, если бы не культя вместо кисти правой руки. Гораздо моложе мужа, она казалась диковинным цветком, проросшим в канаве, среди того сброда, что набивался в таверну иными вечерами. Крутые бедра, бархатные белые плечи, пышная грудь в плену тугого корсета. Он невольно залюбовался ею.
– Оставил тушу на заднем дворе, – объявил Навен, подсаживаясь к стойке. – Тушки двух конкурентов там же.
Женщина от испуга икнула. Ее большие синие глаза сделались еще больше. А пальчики здоровой руки сами собой коснулись губ.
– Волки, вышли на след крови, – успокаивающим тоном пояснил юноша. – Пришлось избавиться от них. Итого: вместо одной туши три. А сам я голоден и устал.
С недоверчивой гримасой на помятом лице хозяин таверны выскользнул в сени. Навен поднялся и прошел за стол Леннарта. В таверне было пусто. Единственный постоянный жилец не из местных беззастенчиво дрых в углу.
Рыцарь поднял на Навена осовелый от сытости и крепкого пива взгляд. Он вдруг подмигнул, запустил пальцы за ворот и вытянул мешочек на цепи. Развязал его, вытряхнул оттуда на стол одну новую золотую монету с отчеканенным на ней надменным профилем.
– И кто это? – с интересом спросил Навен.
– Шутишь? – Леннарт с трудом приподнял брови, точно к ним были привязаны гири. – Регент это.
– Он уже и на монетах? Прытко, – хмыкнул парень. – У нас в ходу старые льены с императором и императрицей. С материком торгуем мало. Местные часто меняются товаром. А из-под полы все что угодно можно поменять на нен.
– Золото есть золото, чья бы физия на нем не болталась, – рыцарь зычно рыгнул. – Предлагаю напиться. Поскольку завтра, самое позднее послезавтра… меня повесят.
Леннарт жестом показал петлю на своей шее. Лицо его улыбалось, но в глазах застыла обреченность. Навен совестил себя, что не присмотрелся к спутнику раньше. Леннарт только казался старше. Наверное, из-за густых темно-каштановых усов и бороды при светлых пшеничных волосах.
– За новый золотой льен на этом острове тебе починят меч и выкуют щит, – резонно возразил Навен. – Здесь у всего своя цена. Не такая, как на материке. А за что тебя вешать?
– За измену. – Леннарт сменил позу и поморщился от боли. – Сбежал крайне опасный заключенный. Любой решит, что я сам отпустил его, раз выжил.
– А ты бы и не выжил, – огни ламп отразились в янтарных глазах. – Мои травы спасли тебя. Преступника поймают. Бежать с острова все одно – некуда. На лодочке отсюда не уйти.
– Ты не понимаешь, – сказал, как точку поставил. – Меча у меня нет. Шлем со щитом я потерял. Лошадь моя годится теперь только на колбасу. Я посмешище. А этот побег… Теперь и герб мой опозорен. Зачем жить?
– Чтобы все исправить.
Леннарт отпрянул. Он смотрел в ожесточившееся лицо юноши и посекундно трезвел. Было в Навене что-то дремучее, пугающее до дрожи в поджилках. На мгновение почудился рыцарю на лице спасителя уродливый звериный оскал. А говорил он и о себе тоже, если не о себе только. Но что ему, такому молодому, простому островитянину было исправлять?