Стыд-позор на всю Европу?! Ну и пусть, и пусть, и пусть! Потому что жить без этого невозможно — просто не стоит.
Перенесемся на десять лет вперед. У него уже есть девушка, студентка Библиотечного института, с которой они неумело и упоенно лишили друг друга невинности, близость с которой только возрастает день ото дня. Их увлечение книгами, фильмами, стихами, картинами дает им бесконечную пищу для увлекательных разговоров, сводит их с десятками интересных и талантливых молодых людей. Ему нравится быть хорошим, честным, добрым, отзывчивым. И он не очень задумывается о том, что случится, если его сердце откликнется на очарование другой девушки.
А именно это и произошло во время зимних каникул. Ему досталась двухнедельная путевка в дом отдыха, и там он встретил другую. Поначалу она даже не показалась ему красивой. Кто-то познакомил их, они перебрасывались при встречах пустяковыми шутками, сговаривались о лыжных прогулках, о вечеринках в номерах общих знакомых. На второй или третий день в доме отдыха устроили концерт самодеятельности, она вышла на сцену и запела по-английски: «I love Paris in the spring time…» Кажется, это и сразило его.
Потом, вспоминая их первые встречи, он с удивлением осознал, что в чувстве его волнение и нежность уже тогда мощно пересиливали и оттесняли вожделение. Кажется, они целовались при встречах и прощаниях, но не больше. Какой-то невидимый гиперболоидный луч шел от нее к нему прямо в сердце и оставлял там сладостную рану. Ему казалось, что объятия могут прервать действие этого луча. Он спешил к ней, как рыба может спешить к открывшейся проруби в корке льда — чтобы глотнуть кислорода.
Его отношение к возлюбленной из Библиотечного института ничуть не изменилось. Он по-прежнему радовался их встречам, ликовал, когда им удавалось уединиться в чьей-то комнате, жадно ласкал ее со всем неиссякаемым жаром двадцатилетнего. Понимал ли он, что такое поведение выбрасывало его из разряда «честных и хороших», что оно было заклеймлено словом «измена»? Головой он осознавал это, но в глубине души знал, что установленные правила «хорошего» в этой сфере для него абсолютно невыполнимы. Представить себе, что настанет момент, когда он должен будет подчиниться им и отказаться от новых влюбленностей, было для него так же невозможно, как рыбе перестать стремиться к проруби.
Но было еще и другое, что я смог выразить в словах лишь много лет спустя. Краткая формула уложится в очередную листовку:
ЛИСТОВКА
Если мужчине удается сохранять верность жене, в девяти случаев из десяти он вскоре утратит любовь к ней. Она перестанет быть для него дорогим и близким человеком, а превратится в надзирательницу, тюремщицу, символ неволи, закрывающий путь к тому, без чего жизнь утрачивает смысл.
Именно эту простую формулу все идейные защитники ГУЛАГа будут прятать от себя, друг от друга, от своих детей. Да, любовь и свобода — два главных сокровища, за которые люди сражаются вот уже тысячи лет. Да, любовь и свобода несовместимы или, по крайней мере, представляют страшную опасность друг для друга. Разве не вправе я искать выход из этого тупика в призыве отделять любовь от влюбленности? Верните людям свободу влюбляться — и их дар любить друг друга возродится, обретет новую жизнь, наполнится теплом и доверием.
В обычных трудовых лагерях мощным инструментом принуждения была так называемая «котловка»: каждый член бригады следил, чтобы его сосед не отлынивал от работы, потому что за невыполнение нормы всех наказывали уменьшением пайка. В Моногамном ГУЛАГе таким же инструментом служит «культ верности»: каждый следит за своим супругом и пресекает попытки побега.
Твоему рассказу об изменах у лебедей и ласточек я, конечно, найду применение. Буду подсовывать его по кусочкам и Женечке, и Барбаре. Не могла бы ты отыскать что-нибудь разоблачительное и про пингвинов тоже? Образ самца, остающегося на несколько месяцев в лютом холоде, без еды, хранить в тепле единственное яйцо, снесенное парой, пока самка где-то охотится в океане, представляет серьезную угрозу моим теориям и пропаганде. Хотелось бы как-то заделать этот идейный прокол.
А обращала ли ты внимание на то, что среди американских президентов все знаменитые беглецы из ГУЛАГа были членами демократической партии, а не республиканской? Франклин Рузвельт, Джон Кеннеди, Линдон Джонсон, Билл Клинтон… Интересно, есть какая-нибудь связь между политическими убеждениями и служением свободному Эросу? Может быть, демократы более чувствительны к утрате свободы? Даже Элеанор Рузвельт, хотя и была поначалу ошеломлена и травмирована открывшимся романом мужа с ее секретаршей Люси Мерсер, вскоре пришла в себя и начала наверстывать упущенное со страстью, которой никто не ждал от нее. Ее переписка с Ленорой Хикок и Дэвидом Гуревичем могла бы составить тома, жаль, что читателям досталось пока так мало.