Между тем из собора стал выходить народ. Некоторые, перекрестившись, спешили пройти мимо стоявшего на коленях Вениамина, другие заинтересованно останавливались чуть поодаль. Прошел слух, что для окончательного разрешения должен выйти сам настоятель, которого многие здесь почитали за будущего святого. Мы с Гришей подошли поближе и, пристроившись у груды привезенных для ремонта досок, ждали неизбежного продолжения мытарств грешного Вениамина.
Наконец в дверях появился отец Иоанн. Высокая, болезненно худая фигура в темной рясе, с большим сверкающим крестом на груди. От очков с толстыми выпуклыми стеклами глаза его казались неестественно большими. Редкая бородка, тихий, но отчетливый голос. Ощущение болезненной слабости, чуть ли не расслабленности. Таким он мне тогда показался — ничего от всеми превозносимой святости, суровости, силы. Но скоро я понял, насколько обманчивым было мое первое впечатление.
— Прошлый раз до ворот только дошел, сегодня у паперти стоишь. Ощущаешь милосердие Господне?
Вениамин истово перекрестился и еще ниже опустил голову.
— Я тебе путь не преграждаю. Избавился от душевной скорби и тесноты, входи безбоязненно. Нет страха перед судом Божиим, и мы с радостью руку протянем. Господь не допускает скорби выше меры, всегда дает силу эту скорбь преодолеть.
Вениамин поднял голову, неуверенно поднялся с колен.
— Благословите, — тихо и смиренно попросил он.
— Переступишь порог храма, с радостью и веселием в сердце благословение передам.
В монастырском дворе наступила такая тишина, что стало слышно тяжелое дыхание Вениамина. Он сделал несколько неуверенных шагов, поднялся на одну ступень, на другую…
Как здорово было бы сейчас увидеть его лицо! Гриша, очевидно подумав о том же, повернулся ко мне. Я отрицательно покачал головой и чуть слышно шепнул:
— Снимай!
Он догадался — до предела укрупнил фигуру Иоанна. Огромные глаза за линзами очков смотрели поверх наших голов, на что-то одному ему ведомое.
Тяжелый не то крик, не то стон заставил нашего оператора сделать резкий до общего плана отъезд. Упавший Вениамин бился, словно в припадке, на самом пороге храма. Собравшиеся испуганно крестились. Отец Иоанн тоже перекрестился, что-то сказал и пошел прочь от сжавшегося в комок, затихшего Вениамина.
Поздним вечером мы снова сидели у костра. Вениамин был сумрачен, не отрываясь смотрел на огонь.
— Что он тебе сказал? — спросил Гриша.
— Не знаю.
— Если интересуетесь, можно восстановить, — сказал Дубовой.
— Каким образом? — полюбопытствовал я.
— Находился в непосредственной близости.
Я вспомнил, что он действительно стоял в толпе неподалеку от настоятеля.
— Запомнили?
— Запомнил и записал.
Дубовой достал блокнот и сразу раскрыл на нужной странице.
— Неизвинителен ты, пока полностью не осознаешь тяжесть прельстительного греха твоего перед Господом!
— Осознал! — вскинулся Вениамин. — Давно осознал. А войти не могу, не смею. Вот здесь, — он ударил рукой в солнечное сплетение, — кто-то кричать начинает.
— Кто? — наивно спросил Гриша.
— А я знаю?
— Словами кричит или так, криком?
— Вопиет, — всхлипнул Вениамин.
— Не исключаю элемента гипноза, — снова вмешался Дубовой. — В целях показательного религиозного воспитания. Взгляд у руководящего батюшки тяжелейший. На себе ощутил. Хотел даже перекреститься, а рука не поднимается.