— Еще не знаю. Сегодня вечером встречаюсь с человеком, который, кажется, что-то знает.
— Не ошибаешься?
— Думаю, что нет.
— Ладно. И не перебирай с философией. Слишком много рассуждений о Боге. Это скучно.
— Мы только идем по следу.
— Кстати, не забудь проследить ту девочку, Таню, кажется… Ушла она в монастырь или нет? Зрители звонят, интересуются.
— Мне самому это интересно.
— Работайте. Материалы о Ленке получите в Горно-Алтайске.
Она отключилась. Я отдал сотовый Дубовому.
— Думаешь, придет? — не открывая глаз, спросил Гриша.
— Уверен, — сказал я.
— А я — нет, — хмуро пробурчал Дубовой. — Она, по-моему, тоже с прибабахом. И вообще… Надоел мне и монастырь этот, и вся эта мистика.
— А мы вас и не держим, — отпарировал я. — Вполне способны справиться самостоятельно. Гриша, как ты считаешь?
— Запросто, — сказал Гриша.
— Не дождетесь, — буркнул Дубовой.
— Вы должны помочь мне спасти его, — безапелляционно заявила женщина, едва переступив порог нашего номера.
— Лариса Ивановна? — спросил я, поднимаясь ей навстречу.
Она задержалась в дверях, близоруко вглядываясь в нас, потом так же безапелляционно заявила:
— Буду разговаривать только с руководителем. Остальные пусть покинут помещение.
Судя по всему, она была уверена, что помещение покинем мы с Гришей. Когда Дубовой и Гриша нехотя вышли, женщина подошла ко мне почти вплотную и сказала:
— Я знаю все, что вас интересует.
— Очень хорошо, — сказал я. — Садитесь. Разговор, судя по всему, будет долгий.
— С чего вы решили? — с капризными нотками в голосе спросила она и, подумав, села. Я сел напротив.
— Как человек искусства, вы меня поймете. Правда, вы еще так молоды. Представляете, он меня даже видеть не хочет.
— Вениамин?
— Надеюсь, вы не будете возражать, что он — гений!
— И вы хотите, чтобы мы помогли его спасти?
— Убедите его, что он погибнет, если останется в этом проклятом месте, в этом монастыре.
— Он убежден, что погибнет, если уйдет отсюда.
— Вот видите — он полностью потерял контакт!
— С кем?
— С Космическим Разумом.
— С Богом?
— Ваш Бог только одна из его многочисленных ипостасей.
— Я, конечно, не разбираюсь, но, может, этот Разум его и спасет. У него наверняка больше возможностей, чем у нас.
— Конечно, больше. Если бы не эта гадина, проститутка, алкашка!
— О ком вы?
— Никогда не прощу себе. Не прощу, не прощу, не прощу! — Она несколько раз ударила рукой по столу.
Я понял, что вопросов лучше не задавать, и только молча смотрел на неё.
— Сама привела её к нему. Помочь хотела. Прикинулась такой беспомощной, несчастной, говорила, что жить не хочет.
— Какое-нибудь несчастье?
— Несчастье должно закалять человека, а не превращать его… во что превратилась она. У меня тоже сплошные несчастья. Как видите, прекрасно себя чувствую.
— Рад за вас.
— Высшее сострадание должно быть равным ко всем. Сначала он прекрасно это понимал, пока не появилась она. Ему, видите ли, стало жалко именно её.
— Разве это плохо?
— Когда ты стоишь на высшей ступени, не должно ни любить, ни ненавидеть. Иначе рискуешь окончательно заблудиться и все потерять. Когда она убежала сюда, он все бросил и кинулся за ней. Неужели так трудно было понять, что это бессмысленно. Она — другая.
— Другая?
— Мы живем ради высшей цели. А она упивается только своими воспоминаниями, переживаниями и вообще не хочет жить. Разве можно спасти человека, который не хочет жить?! Андрей тоже погибнет.
Я постарался не выдать своего напряжения.
— Какой Андрей?
— Смешно — все её жалеют. А она бессовестно пользуется этим.
— Андрей тоже её жалел?
— Ну не влюбился же он в неё. Если бы вы увидели его и её, вы бы сразу это поняли.
— Мне говорили, что она красивая.
— Не знаю, что вы имеете в виду. Я признаю только внутреннюю красоту, духовную. Если её нет, все остальное оболочка, химера. Как он этого не понимает!
— Кто?
— Вениамин Сергеевич. Стал писать только её портреты. И связь сразу оборвалась.
— С вами?
— С Космосом! Космос — это высшая духовность. А в ней этой духовности, извините, как на дне помойки. Может, и была когда-нибудь, а сейчас одна грязь.
— Зачем тогда она сюда пришла?
— Спасаться. От себя самой.
— Уже хорошо.
— Только надолго её не хватило. Двух месяцев не выдержала. Пошла к исповеди и вместо того, чтобы в своих грехах покаяться, стала кричать, что ни в чем не виновата. Бога стала в несправедливости упрекать. Представляете? Ужас! Если бы не Андрей Павлович, вообще неизвестно, чем бы это все закончилось. Монахи её вывести хотели, а она вырвалась — и на хоры. Чуть оттуда вниз головой не кинулась.