— Значит, все эти пляски — чистая этнография?
— Для вас — да. Для него — Путь духовного прозрения.
— А для вас?
— Я — зоорин. Я нашел свой Путь.
— Если не секрет, в чем он заключается?
— Сделай светильник, зажженный от огня природы, ярким и чистым, чтобы путь, который ты прошел, был виден и отмечен…
— Кем? — некстати спросил Гриша.
— А предстоящий путь не таил страха, чтобы другие, кто придет за тобой, могли шагать с уверенностью, ведомые светом, который ты оставил.
— Все говорят про какой-то Путь. Андрей тоже запал — Путь, Путь… Не проще ли сказать — Жизнь. А то, что она у каждого своя и, к сожалению, не у каждого чиста и прозрачна — затертая до дыр истина. На этом никакое учение не построишь. Я не понимаю, почему ваш Путь или кого-то другого, должен стать моим Путем? Или Андрея? Или его? — я ткнул пальцем в взъерошенного Гришу.
— У Андрея — не мой Путь. А твой Путь — не Путь Андрея. Скоро ты поймешь это.
— Я, по-моему, давно это понял…
— А что все-таки случилось? Какая беда? — спросил Гриша.
— Любовь должна отдавать, а не брать, — резко подняв голову, сказал старик и показал вытянутой рукой на раскрытую дверь. — Она хочет все иметь одна. Это очень плохо. Нельзя в этом помогать. Обязательно будет беда.
— Будет или есть? — все еще не в силах справиться с раздражением, спросил я.
— Есть. И будет, — сказал старик и поднялся. — Вы ему уже помешали. Если помешаете еще, он может вернуться. Если вернется — темнота закроет глаза и уши, как было раньше, когда он не хотел жить.
Он шагнул за порог, и через несколько секунд из темноты тайги до нас донесся протяжный стонущий крик, похожий и на крик ночной птицы, и какого-то неведомого зверя. Кто-то издалека откликнулся похожим криком. Потом все стихло.
— Фигня какая-то, — неожиданно сказал Гриша.
— Не возражаю, — согласился я.
— Я не о том. Как ты думаешь, бывают синие волки?
— Если их покрасят.
— Не хотел тебе говорить…
— Что еще?
— Помнишь, Андрей сказал…
— Что он сказал?
— Что изображения не будет.
— Ну?
— Отмотал проверить.
— Не тяни резину!
— Вспышки какие-то, пятна, блики. Звук, правда, нормальный. В общем — лучшим кадрам шандец.
— Лучшие кадры у нас с тобой еще впереди. А ситуацию обыграем. Пустим на экран твои вспышки с реальным звуком и расскажем все, как было. Сожрут за милую душу. Мистику у нас обожают.
— Ты заговорил, как наша шефиня. Мне это не нравится.
— Мне тоже многое не нравится. Особенно, как мы отсюда выбираться будем. Идти вокруг озера — не меньше недели. Если не больше.
— Дубовой нам такого кайфа не отломит. Могу поспорить — утром возникнет из небытия.
— Если его синие волки не сожрут. Давай спать.
Я потушил лампу.
Утром озеро и окрестную тайгу окутал густейший туман. Мы с Гришей уныло расположились на большом камне у самой кромки воды. Мягкая, какая-то ватная тишина царила вокруг — ни щебета птиц, ни плеска воды.
— Ни пространства, ни времени, — сказал Гриша, посмотрев на часы. — Стоят.
— Мои тоже, — не открывая глаз, сказал я.
— Я думаю — примерно половина девятого.
— Или двенадцатого.
— Ты становишься пессимистом.
— Просто я начинаю думать, что старик прав.
— Насчет чего?
— Как он там вещал? «Если не можешь понять другого, мельчайшее препятствие становится непреодолимым». Не могу понять — за чем он гонится, куда бежит? Что ему вообще надо?
— «Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?»
— Что кинул — ежу понятно. Что ищет? Разве можно найти то, чего не знаешь?
— Теперь узнаю Дубового. Он признает только ясно поставленные цели.
— Ты меня достал своими сравнениями.
— Я не прав?
— От того, что ты прав, на душе еще гаже. Значит, так… — Я спрыгнул с камня. — Распаковывай камеру — запишем обращение к зрителю, который до сих пор не понимает, что мы от него хотим.
— А ты сам понимаешь?
— Ставь камеру — буду делиться своими сомнениями.
И вот я стою спиной к невидимому озеру, на фоне плотной неподвижной стены тумана с микрофоном в руках.
— Если бы надо было придумать символ бесконечности — он перед нами. Туман. Ни звуков, ни пространства, ни времени. Мы только представляем себе: там — озеро, там — тайга, там — горы. Время — примерно половина десятого. Или двенадцатого. Или — час. Время не может быть примерным. Если примерное, значит, его совсем нет. Озеро, возможно, не там, а там. А в том направлении — отвесные скалы. Попробуйте, докажите, что это не так, если вокруг беспросветный туман, и я представления не имею об окружающем пространстве. Скажете — это даже не тема для разговора: подует ветер, рассеется туман, все станет на свои места. Время можно будет узнать по солнцу, направление по звездам, днем — светло, ночью — темно, зимой — холодно. Остается только один ма-а-аленький вопрос: а зачем все это? Зачем ориентируемся в пространстве, зачем подсчитываем время, зачем куда-то стремимся, чего-то добиваемся? Зачем вообще живем? Рано или поздно иллюзии наши начинают рушиться, пространство сужается на длину собственного дыхания, глаза слепнут, время стремительно убыстряет свой бег, перед тем, как окончательно остановиться. И мы, наконец, расстаемся с этим миром, так и не поняв, зачем он, зачем мы? Так стоит ли куда-то бежать, что-то отыскивать, переживать, отыскивать какие-то пути, разочаровываться, страдать, корчиться от боли? Не лучше ли так и остаться в этом тумане и, не делая ни шагу, создавать в воображении свой мир — тот, который тебе по душе? Уверяю вас, он будет намного лучше того, который вы увидите, когда туман рассеется.