- Кем вы работаете?
- Поваром.
- Что? - Третий за столом дернулся, как фанерная мишень, и, повернув к Трассену свою плоскую фигуру, уставился на него с недоуменной ухмылкой.
- Трассен уже делал такие расчеты! - резко вмешался Веске. - Я за него ручаюсь. Вы получили обратно записку со своими формулами, Трассен?
Трассен молча вынул из кармана и положил на стол испещренную формулами салфетку из берлинского ресторана.
- Я за вас поручился, Трассен, не потому, что вы мне симпатичны. Надеюсь, вам это понятно?
Трассен молчал.
- И если вы меня подведете, Трассен... - Веске вынул правую руку из кармана: на его ладони лежал револьвер.
От Трассена не ускользнуло странное выражение, с каким гаммельнцы смотрели на револьвер. Они как будто не понимали его назначения. Веске спрятал оружие в карман и снова положил руку на спинку стула. Заместитель начальника вокзала снова внимательно посмотрел на Трассена. Лицо всесильного гаммельнского чиновника мало походило на обыкновенное человеческое лицо. На первый взгляд оно казалось здоровым и даже цветущим, как у профессионального спортсмена. И все же сквозь лицо это просвечивала какая-то неустойчивая, ускользающая сущность, и иногда будто спадала личина и скрытое содержание человека становилось явным для всех. "Сколько ему лет? - подумал Трассен. - Ведь этот распорядитель времени может ездить на железнодорожных экспрессах сколько захочет. Но тогда его существование становится... условным. Может быть, он пережил поколения гаммельнцев..."
- Расчеты будете сдавать мне лично. Без опоздания, господин Трассен, - уточнил заместитель начальника вокзала, и его личина будто соскользнула, обнажив безвольное, старческое лицо.
- Мне вредно волноваться, - неожиданно добавил Лннден.
Веске тревожно посмотрел на него.
Третий собеседник вытащил из портфеля какую-то папку.
- Секретно! - предупредил он, развязывая тесемки.
- Да, да! - подтвердил Веске. - Система секретности,. уже введена. Железнодорожное расписание засекречено. У касс стоит вооруженная охрана. Охранникам розданы ножи.
- Ножи? - дрожащим голосом переспросил господин Линден.
- Ножи! - подтвердил Веске и, взглянув на Трассена. усмехнулся ему, как сообщнику. Трассен как-никак настоящий немец и после некоторого нажима, наконец, поймет, что ему надлежит делать. - В Гаммельне нет огнестрельного оружия. Забавная особенность будущей провинции Третьего рейха! Но со временем...
- Поговорим о жалованье для нашего нового железнодорожного физика, - весело сказал Веске.
Заместитель начальника вокзала назвал цифру, которая делала Трассена богачом. А новая должность открывала перед ним безграничные возможности использования чудес гаммельнской физики.
- Господин Трассен согласен? - насмешливо спросил Веске.
"Я не в силах отказаться, - думал Трассен. - Айкельсон старик. Заняв его место, я сделаю для науки больше, чем он. Внесу поправки в теорию относительности. Проверю ее законы на простых опытах, может быть, впервые в истории науки... И Анна-Мари... Она станет женой известного ученого..."
- Я согласен! - подтвердил Трассен.
ПРОФЕССОР АЙКЕЛЬСОН
ПЫТАЕТСЯ ИЗМЕНИТЬ СКОРОСТЬ СВЕТА
Рауль долго шел по темным улицам Гаммельна, мимо домов с закрытыми ставнями. Выражение лица Лео в тот последний момент в ресторане не оставляло сомнений, что он чего-то испугался. Несомненно, в ресторане был некто управляющий поступками Лео Трассена.
Как печально складывается жизнь! Лео всегда смотрел на мир сквозь затуманившиеся очки. Ему было лень их протирать. Взять, к примеру, его работу в Берлинском университете. Однажды, во время их дружбы, он прибежал к Раулю и, опустившись на старый семейный диванчик, стал путано и восторженно рассказывать о той красивой задаче, которую ему поручили на кафедре.
- А как поживает твой лаборант Мильде? - спросил Рауль.
Лео рассеянно ответил:
- Его, кажется, увольняют с кафедры.
- Говорят, ему не дали даже пособия. И это после тридцати лет безупречной работы... - с упреком сказал старший Клемперт.
После продолжительной паузы Лео неожиданно сказал:
- Послушай, Рауль, я должен тебе объяснить одно изумительное решение моей задачи. Оно такое изящное, что ты, как художник, поймешь...
И тогда Рауль сказал, что задача Лео его сейчас не интересует. А вот в жизни Трассену надо сейчас разобраться, хотя это менее приятно, чем разбираться в физике. Ученых "не от мира сего" не существует. И если Лео искренне думает, что он вне политики, на практике оказывается, что он ставит свою подпись рядом с подписью подлеца. В результате общая подлость неизбежно делится пополам. На этом держится фашизм.
Лео пропустил тогда это рассуждение мимо ушей, он ушел и продолжал жить, ставя свою подпись рядом с подписью подлецов.
Но как же горько терять друга! И терять не однажды!
Рауль медленно и одиноко брел по пустым улочкам. Он хорошо знал это ощущение безнадежности и слабости в момент потери близкого человека. Придя домой, он поднялся по скрипучей деревянной лестнице в свою комнату и не стал зажигать света.
- Можно к вам? - Айкельсон вошел и, против обыкновения ни о чем не спросив Рауля, присел к столу и забарабанил по нему пальцами. - В городе беспорядки, Клемперт.
- Я ничего не знаю.
- Оцеплены железнодорожные кассы. Какие-то молодчики ходят с факелами по городу. Мне приказали сдать бумаги и больше не появляться на службе. Вывешен приказ о секретности железнодорожного расписания. Билеты на поезда продают по спискам.
- Вот как!
- Клемперт, все это очень странно. Я не понимаю, что происходит в Гаммельне.
- Это мне кое-что напоминает.
- Что?
Клемперт, ссутулясь, смотрел на Айкельсона.
- Фашизм.
- Никогда не слыхал! Но я хочу продолжать свои опыты.
- Можно узнать, в чем они заключаются?
- Хочу выяснить, можно ли изменить скорость света.
- Профессор, я убежден, что это невозможно.
- Почему?
Ясные глаза Айкельсона пристально смотрели на Клемперта, и он видел в них затаенную насмешку.
- Простите, профессор, я только художник. Но я могу рассказать вам о том, как подобный опыт не удался вашему, почти однофамильцу, физику Майкельсону, и именно это обстоятельство послужило основой теории относительности.
- Я не знаком с этой теорией...
Рауль рассмеялся.
- А что же вы наблюдаете всю свою жизнь, профессор? Ведь все эти изменения массы и времени в зависимости от скорости, все эти превращения энергии в массу, расчеты топлива для поездов с околосветовой скоростью - ведь это же и есть теория относительности.
- Это обыкновенная жизнь. А я провожу опыты, чтобы изменить эту жизнь. - Лицо Айкельсона приняло упрямое выражение. Он постучал пальцем по столу. - Знаете ли вы, что губит человека? Одержимость одной идеей, непонимание всей ее узости. Знаете ли вы, какой идеей одержим каждый гаммельнец? Накоплением денег. Копить, копить и копить, отказывая себе во всем. Ради чего? Чтобы купить билет для поездки в иное время. И только по возвращении из замедленного времени гаммельнец считает, что он преуспел, потому что схитрил, растянул собственное время, обогнал соседа. Но ведь это же слепое заблуждение - вся эта игра со временем. Все решают только деньги. И если бы время было для всех одинаковым...
- Мне это легко представить, - улыбнулся Рауль. - Но от этого мир не стал лучше.
- И если бы мне удалось доказать, что скорость света в Гаммельне можно увеличить настолько, что все остальные скорости окажутся очень малыми по сравнению с нею, то всем станет ясно, что и время может стать независимым от этой скорости. Время будет одинаковое для всех.
- Профессор, в Гаммельне идет борьба не за время, а за власть.
В дверь постучали. Вошла Анна-Мари.
- Папа, фрау Бункер опять донесла, что ты производишь опыты.
- Как жаль, Клемперт, что нас прервали. А тебя, Анни, я просил купить другие шторы...