Старик накрошил немного хлеба в кружку с оставшейся на дне водой.
— Ешь. Много сразу нельзя.
Я съел, и тут же меня вырвало.
— Помрешь, стало быть, — пожал он плечами.
Под вечер он вынес бадью с водой, остриг мне спутанный колтун волос, помог помыться. Под корками оказалось не так и много ран, зато множество синяков всех оттенков от желтого к фиолетовому. Порезы на ребрах уже затянулись, оставив белые шрамы. Я же не человек, на мне все заживает куда лучше, чем даже на собаке.
В дом я вошел, опираясь на старика, но зато на своих ногах. Смотритель уложил меня на постель и напоил жиденькой похлебкой.
— Как зовут-то тебя, мертвяк? — угрюмо спросил он.
— Не помню.
Он кинул острый и очень умный взгляд из-под седых бровей.
— Ну, скажешь, как вспомнишь. А пока буду звать тебя Лостер. Внука моего так звали. Помер он. Сколько тебе лет?
На этот раз лгать не пришлось:
— Не знаю. А какой сейчас год?
— Пять тысяч тридцать второй от спасения мира.
Я ужаснулся. Мне семнадцать! Десять лет кто-то украл у моей памяти!
— Переодеться бы тебе надо, Лостер. Тут кое-какая одежонка имеется, от прежнего паттера осталась. Ветхая, да все лучше, чем твое рванье. Примерь, — смотритель открыл сундук в углу, вытащил штаны и рубаху. А пока я одевался, он подошел к полке с горшками и вытащил тряпичный сверток. Развернул. На тряпице блеснул узорный металл. — Твое, парень?
Я узнал мамино кольцо и жреческий нож с узорчатой рукоятью и узким лезвием, испещренным рунами. Наверняка старик вытащил их из моих лохмотьев. Глупо. Как все глупо!
— Не мое. Подобрал я это, — сказал я. И совсем не лгал.
Кольцо я поднял в святилище с горстки серебристого праха, оставшегося от матери, рассыпавшейся после того, как Ионт ударил ее этим ножом. Я вырвал его из груди брата, когда коронованный жрец, принеся и его в жертву, отвлекся. И не знаю, какая сила вошла в меня в тот миг, кто направил мою слабую мальчишескую руку, но она не дрогнула, полоснув императора по горлу. И я спасся. Бежал в древний Лабиринт Нертаиля, о котором ходили самые жуткие слухи.
И там Тьма укрыла и поглотила меня.
— Стало быть, подобрал… Кольцо императрицы Сеаны и ритуальный нож жреца Эйне, — глаза паттера под лохматыми бровями смешливо заблестели. Он показал на ком грязного рванья. — Твое счастье, что могильщики не поняли, из какой ткани сшита эта одежда. Я пытался сжечь ее, но она не горит. Ты побывал за Небесными Вратами, парень.
Я пожал плечами:
— Понятия не имею, что за одежда. Я бродяга. Попал в переплет, был избит. Очнулся, а тут такое…
Он сел на табурет у стола, грубо сколоченного из струганных досок.
— Вот ведь, Лостер. Я всю жизнь, почитай, думал, почему одни поднимаются выше других? Почему власть им дана над людьми, за какие такие заслуги? За душу, может быть, светлую или сердце чистое? А сегодня, глядя на тебя, понял: лгать они умеют в глаза, не дрогнув. Вот и вся хитрость.
Я не пошевелился и смотрел прямо. Разве я лгал?
Смотритель улыбнулся.
— Я ж тебя сразу признал, хоть и вырос ты и даже поседел чуток, — старик, протянув жилистую руку, коснулся моих волос. — А признал потому, что десять лет назад, когда императора Ионта и одного из принцев-близнецов хоронили, видел такое же лицо, только совсем мальчишеское. Говорили, зарезали их жрецы Эйне, да многие в столице не верили. Зачем, мол, это тем, кто кукловодом императора стал, а с его смертью власть потерял? А теперь, — старик кивнул на жреческий нож. — Теперь ясно, что так и было. Говорили еще, что второго принца похитили. А ты, значит, спасся, незнамо как. Так неужели ты думаешь, что кто-то из нас, слуг Единого, тебя выдаст?
Я срочно сменил тему.
— А кто сейчас император?
— Ардонской империи уже нет. Развалилась после смерти Ионта. Теперь это дюжина королевств и княжеств мелкого пошиба, как и было до Завоевателя. Самое крупное — королевство Нертаиль, по имени прежней имперской столицы. И сейчас как раз идет война Нертаиля с князем Энеарелли.
При упоминании этого имени сердце дрогнуло и едва не выскочило через горло. Мой дед жив! Я не смел и надеяться. Знал еще с детства, что Ионт, когда захватил замок князя Энеарелли, бросил его в каземат, а его дочь, княжна Сеана, стала военной добычей императора и моей матерью. Ионт любил похваляться нам с братом своими подвигами: учил наследников.
— Кто же ведет войска Нертаиля, благой паттер?
— Интересные вопросы для простого бродяги, — усмехнулся смотритель, намекая, что любопытство кошку сгубило, и я позорно вышел из роли. — Власть у нас взял герцог Стиган из старой аристократии. Через год его короновали, вот только мало кто из герцогов да князей признал его как короля. Междоусобица у нас. Князь Дорант Энеарелли завоевал уже весь юго-запад.
"Зачем это деду? — задумался я. — Не Гончары ли его подбивают?"
— И ведь мало нам войны, так еще и эпидемии лютуют, — говорил смотритель. — Вчера вот здешний смотритель помер, так я за него пока. Нельзя тебе тут оставаться, Лостер. Опасно. Найдут тебя Гончары и дарэйли. Их, кстати, много в войске князя Доранта.
"И почему я не удивлен? А ведь не случайно паттер вспомнил о дарэйли", — усмехнулся я, переспросив:
— Дарэйли? Расскажи.
— Неужто не слышал никогда? — старик, мягко улыбнувшись, принял игру в "я не я, и рожа не моя". — Можно сказать — духи, запертые в плоть человеческую. Гончары называют их сосудами с дарами бога Эйнэ. Они только с виду как люди, но всегда парами рождаются, близнецами. Ты в своем дворце играл в чет или нечет?
Вот так. Принял он игру, как же. "В своем дворце". Помедлив, я кивнул.
— И что чаще выпадало? — прищурился он. А улыбка стала доброй-доброй.
— Да почти поровну.
— Вот то-то. Говорят, в близнецах-дарэйли — разные стороны одной силы, темная и светлая. А кто-то считает, что они — как счастье и несчастье, удача и неудача. Мы, слуги Единого, думаем, что в них воплощаются либо ангел-хранитель, либо демон-разрушитель. Потому и не любят мои братья Гончаров: кощунство это — демонов воплощать в мир. Одного из близнецов жрецы всегда убивают.
Я приподнялся на локте:
— За что?
Смотритель потер лоб, пожал плечами:
— А кто его знает из непосвященных, за что и зачем? Мы полагаем, что жрец не способен обуздать больше одного дарэйли зараз, вот и приходится ему выбирать. Тогда только и становится ясно, какая сторона силы ему досталась, темная или светлая. Чет или нечет, как повезет. Оставшийся близнец становится их рабом.
"Рабом!" — скрипнул я зубами, отворачиваясь, чтобы скрыть ненависть.
— Ты сейчас поспи, Лостер, — спохватился мой спаситель. — А я этот кинжал захороню, пока не поздно. По нему тебя дарэйли унюхать могут. Не все жрецы Сущего бежали со своими рабами, оставили нескольких тут караулить.
Чувствовал я себя уже довольно сносно и подумать было над чем, не до сна. Пытался вспомнить жизнь в Линнерилле. Бесполезно. Не просто же так мне память стерли… Ощущение такое, что я бежал от смертельной опасности. Точно так же, как когда-то бежал из Подлунного мира. Но есть вещи, которые невозможно забыть.
Когда-то я хотел разыскать Доранта Энеарелли, рассказать, что Ионт сделал с его дочерью. И еще я дал клятву Тьме Лабиринта отомстить Гончарам за мою мать и брата. Чем не цель?
Поднявшись, я нашел у очага нож поострее и, забрав с тряпицы кольцо, выбрался из сторожки.
Я пристроился за могильным холмиком так, чтобы и остаться незамеченным, и не выпускать из виду дорожку, ведущую к дому. Пса на месте не было. Тишина стояла, действительно, мертвая — ни ветки не колыхалось.
Вечерело, косые лучи солнца падали на выкрашенную охрой поминальню Единого, придавая стенам веселый оранжевый оттенок, играли бликами на восьмигранном бронзовом шпиле над крышей, освещали могильные столбики под длинными плетями плакучих деревьев, почему-то лучше всего растущих в таких местах.
Я покрутил кольцо из черного металла, украшенное серебристо-белым рунным орнаментом. И не скажешь, что княжеское, хотя, как помнилось, мать его никогда не снимала, и на мой глупый вопрос, почему императрица носит такое скромное украшение, даже без камней, ответила — на память о девичьем теле княжны Сеаны, дочери Доранта Энеарелли. Так и сказала.