Они неисправимы, эти дарэйли! — скрипнул я зубами. Они находят повод потешаться даже на поле боя, находясь, в сущности, в плену у врагов. "Зачем же я понадобился князю?" — мучила меня мысль. Я спросил:
— Надеюсь, они не пленники?
— Пока нет, — старик пожал плечами. — Это зависит от тебя. Если ты примешь предложение Сферикала, то хотя бы эти двое не будут рабами.
— Вряд ли ты их удержишь. Они мои вассалы.
На непроницаемом лице старика не отразилось удивления, но он удовлетворенно кивнул.
— Хорошо. Если тебе уже сейчас доверяют свои жизни по доброй воле, ты будешь достойным наследником короны князей Энеарелли.
— А как же твой сын и мой дядя? У тебя уже есть наследник.
Только на самом дне холодных стариковских глаз плеснула застарелая боль, когда он признался:
— Увы, Единый не был к нему милосерден. Он безумен, и потому не может унаследовать титул князя. Если ты выдержишь испытание, то я назову наследником тебя, как последнего мужчину в роду Энеарелли, способного отвечать за себя и присягнувших тебе людей и… — он покосился на моих друзей, — и не совсем людей.
— Какое испытание?
Дорант поднял полуторный меч. От него веяло древностью. Украшенное золотыми рунами лезвие имело форму вытянутого ромбовидного лепестка, резко расширяясь от гарды и сужаясь к клиновидному острию. Таким можно и разрубить кольчугу в рукопашной, и проколоть на скаку тяжелые латы.
— Это меч Иллинир, хранитель династии, — сказал старик. — Он создан одним из Энеарелли и не может причинить вреда нашей крови. Смотри.
Он отдал клинок одному из своих рыцарей в синем плаще поверх лат, стянул перчатку с руки, отстегнул налокотник и, вытянув ладонь, приказал:
— Руби!
Тот махнул мечом и со всей силы опустил на беззащитную руку старика. И тут же рыцаря словно вырвала из седла невидимая рука: меч отлетел, потянув за собой воина. Тот ударился оземь, и его спасло только то, что клинок упал сверху плашмя, оставив в латах внушительную вмятину.
Дорант, пару мгновений продержав перед собой вытянутую руку, дабы все убедились, что она цела и невредима, и лишь потом спешился, подобрал меч и вложил в ножны.
— Готов ли ты пройти испытание, Райтегор?
Предупреждающий рык Граднира и крик Ксантиса — "Не соглашайся, это ловушка!" — опоздали. Я кивнул:
— Готов.
Верховный с возраставшим любопытством наблюдал за происходящим и приказал дернувшемуся было второму жрецу не вмешиваться.
Я прошел по сети, оставляя рваные дыры следов — она таяла под подошвой, как снег под утюгом, наполненным раскаленными углями.
Князь огляделся — что тут уцелело после бурной встречи трех враждебных сторон? — и, взмахом меча снеся уцелевшее деревце, показал на пенек.
— Ты мне будешь руку рубить или голову? — озаботился я.
— По правилам, рубят голову. Тот, кто претендует на корону князей Энеарелли, должен поплатиться головой, если его притязания не подтвердятся его кровью.
А солнце светило так ласково, как мамины глаза когда-то. Распуганные утренним грохотом и землетрясением птицы возвращались к насиженным гнездам, и где-то высоко-высоко пел жаворонок. Жизнь была так прекрасна, что даже воспоминание о Шойне ее не омрачало.
Вот только брат… Кто отомстит жрецам за Дьята и всех остальных, невинно убитых?
"Ты дурак, Райтэ. Сам суешь башку в западню", — ворохнулся внутренний голос, как будто без него непонятно, что дурнее меня в двух мирах точно никого не найдется.
Верховный перестал улыбаться и весь подобрался, как рысь для прыжка. Двое дарэйли опять встали за его спиной и положили ладони ему на плечи. Что он задумал? Воспользуется тем, что нам с дедом, занятым выяснением родственных отношений, не до него и захватит обоих?
Взглядом приказав Градниру и Ксантису не вмешиваться, а последить лучше за Сьентом, я положил голову на импровизированную плаху. Будь, что будет.
Ловко меня поймал князь. Знает ведь от Гончаров, что нет во мне крови Энеарелли. Откуда, если княжна Сеана умерла в первую брачную ночь, и мы с братом — неизвестно чьи дети, непонятно какой пришедшей в наш мир сущности? И пусть зачавшее нас тело было телом Сеаны, но… имел ли я право на дух династии Энеарелли? А меч — он ведь не столько материальная, сколько духовная сущность, иначе как он еще до соприкосновения с плотью почувствует, чья кровь у претендента на имя хранимой им династии?
Но я знал, что поступаю правильно — так, как должен.
— Уверен ли ты, Райтегор, взявший себе древнее имя Энеарелли, в своем праве крови? — спросил князь, занося меч. — Еще не поздно отказаться, и я пощажу тебя, хотя должен убить за такую дерзость.
— Уверен, — выдохнул я.
— Если Иллинир признает тебя, ты — мой наследник, Райтегор. Если нет, да покарает тебя, посягнувшего на чужое имя, воля Единого.
Меч опустился.
Наверное.
Я ничего не почувствовал.
Зато грянули яростные, оглушительные крики. Я вскочил с колен. Тело князя, пронзенное мечом, падало навзничь, и я едва успел подхватить его, не дав коснуться земли. По рукам потекла кровь, смешиваясь с кровью из моих не успевших затянуться ран от осколков ледяной глыбы.
Из груди старика торчала рукоять Иллинира.
Как так? Этот меч не может посягнуть на кровь своего создателя! Не мог же старик лгать!
Люди князя окружали нас, крича и потрясая оружием. Граднир пятился, скалил клыки, не подпуская их.
Старик открыл глаза, прохрипел, пуская кровавые пузыри:
— Не он. Жрецы.
Сразу оставив меня в покое, один из рыцарей развернулся, показывая мечом на Гончаров. Те уже заняли круговую оборону, и по их предусмотрительной скорости стало ясно, что они готовы были к такому повороту, а значит, сами и спровоцировали. Но как они смогли?
Оставшийся с нами воин поднял забрало и я увидел морщинистое седобородое лицо. В карих глазах вассала стояли слезы. Он снял плащ, расстелил на земле и бережно уложил на него раненого. Меч, вошедший рядом с сердцем, он трогать не стал, как и я, сразу поняв, что это только ускорит кончину.
До нас долетели слова Верховного:
— Клянусь милостью Сущего, мы не замышляли зла князю!
Эта ложь вызвала такую ярость отряда, что люди забыли о могуществе слуг Эйне и ринулись скопом, но их встретила стена огня, и атака захлебнулась. Ксантис пытался забросать пламя землей, а мой вассал и так был на грани истощения, и я приказал ему отступить. Лучше подождать, когда "огненный" сам себя исчерпает.
— Отводи людей! — приказал я седобородому.
Рыцарь, стрельнув злыми глазами, не стал выяснять, по какому праву я тут распоряжаюсь, прокричал команду, и его люди отступили. Многие остались лежать — жрецы не подпускали атакующих, но я понимал: если бы они контратаковали всерьез, от княжеского отряда давно бы уже никого не осталось.
Почувствовав, что князь силится что-то сказать, я склонился к нему.
— Райтэ… — позвал умирающий.
— Я здесь, князь.
— Дай руку.
Твердая, заскорузлая ладонь чуть сжала мои пальцы, укладывая на окровавленную грудь.
— Я старый дурак… — прохрипел он. — Плевать, порченая у тебя кровь или нет… У тебя глаза Сеаны. Ты — Энеарелли. И я… признаю тебя. Будешь… князем… после меня. Ольхан, ты слышал.
Седобородый рыцарь кивнул:
— Слышал, ваша светлость. Я засвидетельствую перед Богом и миром.
— Меч… подменен. Найди.
Седобородый кивнул. Ясно, что подменен. И даже мне понятно, что у жрецов был только один миг для подмены: когда при показательном испытании меч выпал из рук того вассала в синем плаще и оказался на минуту-две без присмотра. И все-таки ловкость и быстрота подмены удивляла: и жрецы, и их рабы были в тот миг далеко. Кто-то из дарэйли обладает даром иллюзий, или в княжеском отряде есть предатель, тайный Гончар?
Стена огня стала ниже, в ней появились проплешины: дарэйли Сьента уставал.
Я выпрямился. В ладонях, перепачканных и моей, и кровью деда, уже ощущалась знакомая тяжесть мечей — огненного, воскресшего, как будто не таял, и мглистого.