Открывая дверь за дверью, я всё чаще натыкаюсь на пустоту, словно на моменты своей жизни — пустые, незаполненные, ещё неизведанные. Я ищу Тейлор, но ничего о ней не мелькает в проёмах дверей и длинный шлейф платья не мчится по коридору; я ищу Стейси, нашего невероятного чемпиона по пряткам, но с таким успехом могу искать иглу в стоге сена, могу искать её неделю и две; затаённой, её всё равно что нет. Когда она говорит себе «я не существую», то точно пропадает с радаров. Меж дверей зеркала, отражающие моё испуганное лицо, когда я кружу на месте и дёргаю закрытые двери; я знаю — это метафора моей жизни, и ничего не могу с этим поделать.
Слова, держитесь внутри, и перестань кричать, преследуя их: я один с самого начала и до конца; с начала коридора и в перерывах между выпрыгивающими из дверей головами одиночество — всё что есть, чтобы стерпеть многолюдность, и я подчиняюсь собственной воле, перестав метаться слева направо, справа налево, перестав дёргать ручки; Грег — понимаю я, я не видел его вечность, но ничего из его лица и фигуры не думает напомнить о себе.
Загадай мне шараду, прошу я, ты, как сфинкс, взгляни свысока и я, может быть, отвечу. И мой ответ пустит меня к тебе.
— Майкрофт, — шепчешь ты, и звук умножается в кубе. — Майкрофт. Если я собираюсь любить тебя вечно и, может быть, вознести тебе памятник, сколько времени уйдет на встречу, сколько жизней у нас осталось?
Не хочу, понимаю я, не хочу никаких жизней.
Я бегу по коридору, обгоняя свои отражения, и в конце вижу дверь — это шкаф, старый, дубовый, с изношенным лаком. Хватаюсь за дверцы, тяну, пока он накреняется на меня с опасным скрипом.
Выходит, достать тебя тяжелее, чем удержаться на ногах. Выходит, быть с тобой не значит чья-то жизнь.
— Где вы все? — вопли резонируют от стен; вдалеке скрипит и хлопает дверь, оглушительно; коридор множит смех, детский, мерзкий, и многие зеркала отражают всполох бантов.
Красные, будто кровь, ленты, яркие, словно залп, кудри.
— Умный мальчик никогда не сунется в реку!.. — она появляется вспышкой и, мигнув, исчезает в стене напротив, пока я кручусь на месте.
Как в детстве мы шныряли по дому, я прятался под столом, я знал все пути побега, не заботясь о том, что меня найдут.
— Останови это, — просит Стейси, выходя из двери, открывающейся, почему-то, внутрь; на ней красное платье, и ей шестнадцать, я думаю о бутылке Периньон у неё в руке, она разжимает пальцы, бум, — и розовая волна настигает ноги. — Перестань искать, и все выйдут из укрытий.
Я отворачиваюсь к стене, начиная счёт.
Один — хлопает дверь.
Десять — гремят шаги.
Двадцать — шкаф выпирает изнутри.
Тридцать — смешной маленький мальчик устал таиться.
Сорок — столько нам нужно, чтобы понять.
Пятьдесят — дергаю ручку.
Он сидит, сжавшись в углу шкафа, и белый воротничок, врезаясь в шею жёсткими углами, пускает кровь. Она стекает на пол, разливаясь по доскам глянцевой кляксой, я бросаюсь к нему — но руки загребают воздух. Балансируя на грани, почти попадаю во мрак развешенных поверху шуб, но обратная тяга ставит меня назад;
Грег сидит, сжавшись в углу, безупречно гладкий воротник подпирает тонкую кожу; он цел, и он невредим, и пол подо мной истоптан каблуками, но чист.
— Любовь, — говорит он, — и ненависть, — говорит он, — и ты. Ты видишь меня, но попробуй меня достать. Любовь и ненависть всё равно что ветер, сдувающий мусор дальше от глаз. Ты должен быть чистым.
За спиной Стейси стучит каблуками и склоняется к уху.
— Скажи привет. Махни гудбай. Если хочешь услышать его снова, не позволяй себе думать о чём-то кроме. Ты умный мальчик. Тебя обдурят. Веришь ему?
Его насмешливая физиономия не отпускает моего взгляда.
— Люди хотят уничтожить всё, к чему прикасаются, — продолжает она. — Вы никогда не будете вместе. Слишком разные — так говорят. Как крест на шее — они всё за тебя решили.
— Нет.
— Нет? — со смешком переспрашивает Грег.
— Я не верю тебе, но я верю в тебя, — я делаю шаг назад и на его лице вспыхивает непонимание. Еще один, пока не упираюсь в Стейси, подбадривающую меня рукой. Третий — глядя ему в глаза, неотрывно, ловя блики;
И когда я оборачиваюсь, чтобы бежать, чтобы никогда-никогда не видеть его лицо и не быть пойманным,
он выкрикивает моё имя.
***
Солнце слепит глаза, когда я выхожу на улицу и, повернувшись к нему, ищу среди чёрт-те как припаркованных машин свой джип, который только с третьего раза вяло откликается на сигналку (что неудивительно, учитывая, что до этого он побывал в кривых руках Лестрейда — думаю я с мстительной мрачной усмешкой). В машине среди груды сваленных на заднем сидении бумаг и вещей Тейлор нахожу телефон, звоню Стейси — та долго не берет трубку, а когда берёт — бодро щебечет про охоту и тупую собаку, которую пустили по следу, а теперь все домашние битый час ищут её по лесу. Она в Девоне с отцом Джима, Джим в Лондоне гниёт на работе, и нет, она совсем не собирается ехать со мной в Сассекс. «Вот зашибись», — болтает она, — «целилась в тетёрку, подбила лиса». Я натурально морщусь от отвращения. Я всё понимаю, но женщины и охота это какая-то особая жестокость.
— Не ты ли говорил, что пуля — продолжение твоего пальца, куда ткнешь — куда и полетит, а? — возмущается она, как будто я специально её обманул.
— Я-то думал, ты состоишь в Гринписе, — бурчу я. — С каких пор ты одобряешь варварские развлечения?
— Тут не до щепетильности, Энди души во мне не чает.
— Энди?
— Старый граф, — поясняет она, — похоже, всерьез обдумывает возможность жениться на мне в обход Джима. — Слушай, а ты вообще где?
— На вечеринке за городом… Грег закатил мне сцену.
— Ох.
— Или я ему.
— Ох.
— Я был с Алексом.
— Фак! — восклицает она. — Майк, что вообще происходит?..
— Что-то странное, — отвечаю я после паузы.
— Давай без резких движений, — говорит она твердым голосом, словно я душевнобольной, которому нужно внушение, но это неожиданно оказывается к месту. — Езжай к родителям, отдохни, в понедельник поговорим. Увидишь Велму — сделай вид, что я сдохла. Эта дура открыла дом для посещений. Вообрази, я жру в столовой, а за красной лентой толпятся школьницы из Брайтона.
— Ладно.
— Что ладно? Алекс, фак, не могу поверить! Ты-то куда целился? — бурчит она, перед тем как отключиться и пропасть в коротких гудках.
Завожу машину, другой рукой настраиваю радио в поисках музыки, способной сгладить моё похмелье и облегчить долгую дорогу до Сассекса, и попадаю на Reel Around the Fontain — хуже не придумаешь. Вслепую шарю по сиденью в поисках воды, но нахожу только липкую бутылку Калуа с, как выясняется секундой позже, плохо закрученной крышкой. В нос ударяет запах, в голову ударяют воспоминания, пока я рулю, весь уделанный кофейной бурдой, и слушаю самое ироничное мурлыканье из возможных.
Автомат играл «Покружи Вокруг Фонтана» Смитов… вечер был ровным и кислым, пока Джим (с одной стороны) Стейс и Грег (с другой) вдрызг не рассорились, споря о Моррисси и Джонни Марре, и, хотя мне, понятное дело, совсем не улыбалось спорить об очередном напыщенном ирландском дрочере (о чём я так и заявил), им удалось меня развлечь, и в конце концов я даже рассмеялся из-за Грега, взявшего нелепую попытку привлечь меня к ответу.
Напрасно он пытался вытянуть из меня аргументы — до этого то же самое пыталась сделать и Стейси, но в своей ненависти к посредственностям я был и остаюсь непримирим.
Кстати — если раскрошить чью-то башку о стену, становится ясно, что мозги — этот кисель из воспоминаний и фактов — вывести с ковра даже проще, чем чью-то пьяную рвоту.
— И всё-таки, Майкрофт, ты не можешь отрицать, что он гениален, — вступился за Моррисси Грег.