Чайка склоняется к моему лицу, угрожая клюнуть в глаз, но, судя по добродушно бликующим тёмным бусинам, не собирается этого делать.
— Майкрофт, — вдруг говорит она низким голосом, пугая меня до чёртиков. — Это, конечно, твоя голова, но я здесь хозяин. Дорогуша.
Я разве что не задыхаюсь от наглости, но он, кажется, не думает смеяться, хотя вид у меня, должно быть, тот ещё. Вернув себя в себя, хмурюсь и, раз уж ничего не поделать, интересуюсь — так, на всякий:
— И какой философский тезис, животное?
Чайка, пощёлкав клювом, очевидно, выражает свойственную ему степень задумчивости.
— Ну как, дорогуша? Море твоё, дождь — твой, и одна мокрая чайка, сидящая на коряге…
— Тоже моя… — продолжаю я, скривив губы, чем, очевидно, выражаю свойственную мне степень недовольства.
— Но я здесь хозяин, — стрекочет птица, увильнув от поднятой с песком руки.
— Да-да… Я понял, — пьяно бурчу я, возвращаясь к недопитому джину.
До рассвета непростительно долго. Из открытого окна остывший ночной воздух скользит по ногам, напоминая о холоде воды, и я сжимаю пальцы, сжимаю бокал, словно напрячь мышцы и почувствовать себя невесомым можно и здесь. Но всё ушло. Чувствую только холод, холод, холод и расцарапанное алкоголем горло саднит, напоминая, что тело предаёт. А реальность сделает всё, чтобы выжать тебя отсюда. Я отдал бы прямо сейчас настоящее за нереальное и мир свободы за клетку, где я себе не хозяин. Вот она, агония жизни — пытаясь вдеть себя в ушко, чтобы сшить две части целого, ты хотел лишь одного — никогда не расходиться по швам.
В гостиной загорается свет, и Тейлор осторожно крадётся у меня за спиной, но её тощая фигурка в розовой пижаме отражается в синеве бутылки, провалив всю затею.
— Что не спишь? — спрашиваю я, и она замирает с рукой над моим плечом. — Мне казалось, утром у тебя кастинг.
— Да… Не могу уснуть на пустой желудок. Налей и мне чего-нибудь. — Она усмехается: — В этом доме никогда не пьют чай.
Я киваю с улыбкой, отдавая ей свой стакан.
— Утром пожалеешь, это я тебе гарантирую.
— Не будем устраивать соревнование, кто выпьет больше Майкрофта. Хватит с меня провальных затей.
— Чья жизнь хреновее жизни Майкрофта, ты права, лучше не соревнуйся.
Она прикладывается к стеклу, пытаясь не морщиться, совсем как большая.
— Вот дерьмо, — и поудобнее устраивается на стуле. — Ну? И что не так с твоей жизнью, а, ковбой? Кроме того, что от тебя сбежал очередной бойфренд, это мы не считаем.
— И кроме того, что ты тактична, как стадо американских бизонов.
— Окей, просто не вижу, о чём тут страдать. — Поджигая сигарету, она говорит: — Боже, Майк, туда ему и дорога. То, что он сделал… уже перебор. Ты должен радоваться, что отделался от мудака вроде него, а не упиваться до пьяных чертей.
Было бы слишком смело надеяться, что она не узнает. Что все не узнают о том, с каким треском он меня бросил.
— Наверное, не следовало рассчитывать на что-то большее. Но не могу я радоваться, когда из меня будто кишки вытряхнули.
— Рассчитывать на что? — ухмыляется она, совсем раскрасневшись.
— Что он предпочтет остаться с геем вроде меня, вместо того чтобы вести нормальную жизнь.
— Раз так, то он придурок. Что?! — пожав плечами, защищается она. — Кто бы выбрал эту нормальную жизнь?
Не могу сказать, что неловкое дружеское участие и слова заставляют взглянуть на неё по-другому, но я задумываюсь. В наших вечных придирках было куда больше искреннего интереса, чем можно ждать от иных друзей. Правда и время слушать советы приходит, когда спасать уже нечего, не от кого.
— В этом мы не сошлись.
— С другой стороны… Если любишь кого-то и этот кто-то любит тебя, какая разница, что вы делаете? Главное — что вы чувствуете, а остальное не имеет значения. Идеи, принципы, — перечисляет она, размахивая рукой с сигаретой, — кто во что верит не имеет значения, если двое любят друг друга.
— Идеи и принципы не имеют значения?
— Вот именно, ковбой. Если хочешь найти того, кто разделит твои принципы — посмотри в зеркало. В этом нет ничего от любви. А иначе, Майк, ты так и будешь всю жизнь держаться не за людей, а за идеалы и закончишь… как там выразилась Стейси? В мавзолее идеологически правильных мумий.
— Не знаю, что ты подразумеваешь под любовью, но для меня разделять всё это —такая же часть любви, как разделять чувства. А держаться в жизни только за идеи и стоит, не за чувства, Тейлор, и не за людей. Чувства изменяют, люди предают, но найди мне валюту крепче чьих-то принципов…
— Золото.
— Тоже имеет душу.
— Да, но держу пари, ты не станешь трахаться с чьими-то идеалами.
— Вот что ты подразумеваешь под любовью, — опрокинув стакан, усмехаюсь я. — Но если бы не принципы, мне было бы все равно, кого трахать.
— Подразумеваю, но, на крайняк, не страдаю по какому-то придурку из-за того, что мы не сошлись в принципах, — изгаляется она.
Вскидываю брови с самым невинным выражением.
— Правда?
Я знал, что ни за что не пожалею, увидев её разъяренный взгляд.
— А знаешь, что? — спрашивает она, вставая, и шарит рукой по холодильнику. — Вот, держи.
— Что это? — хмурюсь, глядя на сложенный вчетверо лист между нами.
— Послание Коринфянам, блин. Чёрт, да не смотри так, — цокает она, помахивая листком у меня перед глазами. — Твой ненаглядный сунул под дверь, пока тебя не было.
— Ты это читала? — жуя незажжённую сигарету, спрашиваю я, но она молчит. — Тейлор, читала?
— Нет, нет, успокойся, ничего я не читала. — Вопреки словам, взгляд с жадностью впивается в листок. — Можно подумать, там рецепт бомбы, дались мне твои любовные записки… Стой, что ты делаешь? — восклицает она, когда, чиркнув зажигалкой, бросаю горящую записку в бокал.
— Вот и славно. Потому что больше ничего этого не будет, — отвечаю я, поджигая сигарету от занявшегося огня.
Она смотрит на синее пламя, обхватив себя руками, словно то могло бы её согреть.
========== Playing Dead ==========
— Ты сказал, что хочешь что-то показать. Ну и? — оборачиваясь, с наивным видом спрашивает Джим, словно не дождавшись своего сюрприза. — Мы сидим здесь уже десять минут. А чего мы, собственно, ждём?
Быть может, по моему лицу он понимает, что стоит выражать чуть больше беспокойства, и хмурится, отворачивая голову туда же, куда и я.
— Вот, — указываю на стеклянные двери отеля. — Вот, сейчас. Смотри за ней.
Швейцар открывает дверь перед рыжей девушкой и та, дав ему на чай, удаляется от отеля, сунув руки в карманы тренча. Однажды оглянувшись мельком, словно хочет поймать такси, она всё же идет пешком, пока не сворачивает за угол и не скрывается из вида. Завожу машину, чтобы медленно следовать за ней. Как в ёбаном дурацком шпионском фильме, вся моя жизнь идет под откос.
— И что? — спрашивает Джим, и в голосе как будто слышится облегчение. — Что она сделала? Зачем мы едем за ней?
Описать творящееся у меня в груди невозможно. Меня раздирает от ужаса, страха, волнения и жалости, и поначалу приходится собраться с силами и оказывается труднее, чем я думал, говорить:
— Крыса, которую мы искали — наш начальник Адамс. Долгое время я полагал, что он и есть А, которого мы ищем. Пока Фрэнсис не показал пару фото, натолкнувших на другую мысль. Эта женщина на протяжении долгого времени встречалась с Адамсом, получая информацию о наших операциях, чтобы использовать её в своих интересах. Она организовала слежку за тобой, мной и даже ничего не подозревающим Адамсом с целью стравить нас, чтобы водить за нос, пока мы, затаившись, подозреваем друг друга.
— Господи… — хватаясь за голову, выдыхает Джим. — Вот блядь…
— И эта женщина, — говорю я, давая ход машине, пока успевшая отдалиться фигура рыжей не появляется в боковом зеркале. Ни рыжий парик, ни одежда не дадут ошибиться.
— Стейси, — выдыхает он и, едва успеваю затормозить, выскакивает из машины, а я дергаю эту ёбаную заевшую кнопку, пытаясь за ним успеть.