В первый миг кажется, что лопнуло лобовое — просто хлопок над самым ухом.
Следом — удар и жуткий звук падающего тела.
А я все еще дёргаю эту сраную кнопку, пока он лежит там, под капотом встречной машины, и женщина кричит, застыв на тротуаре. Я тоже замираю. Стейси, оглянувшись на крик, проходит несколько футов и скрывается в переулке.
Дверь наконец пускает меня.
Когда я подлетаю в нему в окружении столпившихся зевак, один из них говорит, что уже вызвал скорую. Джим, с белым глянцевым лицом, перекошенным торчащей сквозь порванную щеку костью, лежит неподвижно, и какая-то женщина наклоняется к нему.
— Нет! Не трогайте его!
Слава Богу, он в сознании.
— Слава Богу, — шепчу я, склонившись к нему, скорее успокаивая себя, потому что никогда не видел, что человек может быть таким бледным. — Тихо, тихо, не шевелись.
— Я не хотел, он сам выбежал, я его не видел! — истерит водила, подлетая ко мне, в шоке готовый доказывать правду чуть ли не с кулаками, пока чьи-то руки не загребают его за шиворот.
Джим пытается сфокусироваться на мне, но по всему это даётся с трудом: глаза то и дело закатываются под дрожащими ресницами. Пытаюсь рассмотреть, цела ли голова, и крови нет, но я всё равно знаю. Когда люди умирают, это не спутаешь ни с чем.
Он шевелит губами, но вместо слов выходят свистящие звуки и приходится наклониться к самому его рту, чтобы разобрать.
— Ты догнал её? — вначале мне даже кажется, что он бредит. — Я… в порядке… Вот только.
— Что?
— Как будто… — он хрипит, пытаясь вдохнуть, и я осторожно расстёгиваю его рубашку, чтобы он мог дышать, но по правде, абсурдно желая убедиться, что на самом деле с ним все в порядке, — будто внутри что-то сломалось.
Он хочет сказать что-то ещё, но рот сводит судорогой, и он просто держит его отрытым, всё ещё пытаясь не терять меня из виду. Он всегда такой, никогда не пожалуется.
— Я понял, не говори ничего, ладно? Всё будет хорошо, Джим, ладно? Только не шевелись. У тебя проткнуто легкое, — говорю я, с отвращением глядя на выступающий под кожей край ребра. — Очень больно, но ничего страшного, — вру я.
Он моргает, снова закатывая глаза.
Отодвинувшись, чтобы дать ему воздуха, я замечаю пошедшую изо рта кровавую пену и какая-то девчонка, увидев это тоже, взвизгивает.
— Слушайте, я ж видел этого парня! Это ж внук герцога Девоншира, — доносится до меня и остается только молиться, чтобы скорая приехала быстрее, чем начнут щелкать фотоаппараты, и взволнованный шёпот «точно, глядите», теперь каждый остановится, чтобы поглазеть. Прошло минут пять или пятнадцать, пока я наблюдаю только за тем, дрожат ли его ресницы, леденея каждый раз, когда кажется, что нет.
— Расходитесь! А ну, живо! Не на что смотреть! — командный рык прорывается до моих ушей, выбивая меня из оцепенения. — Выметайтесь, если не хотите, чтобы вас всех затаскали по судам, — находчиво предупреждают толпу, и, недовольно гудя, некоторые действительно уходят по своим делам, тем более что вдалеке раздаются полицейские сирены.
Поднимаю голову, чтобы… просто ухватившись за возможность больше не смотреть на мертвеца, которому осталось несколько минут, которого я не знаю, но чьё перекошенное белое лицо было лицом моего друга.
И вижу Лестрейда, потому что сразу узнал его голос, и это даёт зацепиться, пока приехавшие парамедики не оттесняют в сторону, пытаясь укутать и отпоить какой-то дрянью для шоковых пострадавших, несмотря на мои отчаянные протесты. Он как щипок во сне: после того, как спадает оцепенение, я заново чувствую движение воздуха на коже и твердость асфальта под ногами.
— Отдайте его мне, — говорит Лестрейд, принимая бутылку от вздохнувшего с облегчением медика, предупредившего, чтобы я не вздумал сбежать. — Выпей. Да пей же, черт возьми, — напоследок смачно выругавшись, он всё-таки вливает эту заразу мне в рот и делает глоток сам.
— Что ты здесь делаешь? — спросить со злостью не получается из-за стучащих от холода зубов. Уже успело стемнеть, замечаю я и оглядываюсь по сторонам, на полицейских, на белую заградительную ленту, на машины, что разворачиваются, не доезжая до этого места.
— Первое — успокойся. Он жив. Его давно увезли.
— Что ты здесь делаешь? — повторяю я, зачем-то пытаясь изобразить облегчение от его слов. Мне будет плохо, если я действительно почувствую. Нет, Майк, об этом мы подумаем позже.
— Жду момента, когда ты оттаешь и начнешь крушить всё вокруг, — как глупому объясняет он, снимая с себя куртку. — Академия в двух шагах, если ты не заметил. Хватит трястись. Да что ты высматриваешь?
Никак не могу понять, что не так, почему мигалок так много и зачем оцепили квартал.
— Они нашли труп. В отеле, — поняв моё недоумение, объясняет Грег.
Я тру лоб, пополняя копилку фактов ещё одним событием. Он смотрит в ответ, испытывая меня на прочность: не сошел ли я с ума, или, может, я хрустальный и сейчас разобьюсь вдребезги, и ему нужно быть готовым.
— Так. Так-так-так, — говорю я, вцепляясь в него, опешившего, клещами. — Мне нужно, чтобы ты делал всё в точности, как я говорю, хорошо? И не выспрашивал, что случилось, — предугадав его вопросы, добавляю я. Дожидаюсь, пока он с опаской, но кивает, и продолжаю: — Сейчас езжай ко мне домой и, если Тейлор там, запри дверь и дожидайтесь меня. Не открывай никому, кроме меня. Ты меня понял? Ни одной живой душе.
Грег выдыхает, не смотря на меня, но у меня нет времени проверять, насколько он напуган, я только вкладываю ключи в его негнущиеся пальцы и сжимаю их в надежде подбодрить. Себя.
— А если Тейлор там нет?
— Тогда дожидайся меня там, — быстро договариваю я, видя, что к нам направляется медик. К моему удивлению, он подходит вплотную, бегло проверяя мою реакцию на свет фонарика. «Дружеская услуга с того берега», — сквозь зубы бросает он, а через миг после его ухода я чувствую, что карман наброшенной мне на плечи куртки тянет что-то тяжелое, что на ощупь оказывается пистолетом Джима. Я понимаю, что не подумал забрать его вальтер до приезда скорой.
— Вот, возьми, — говорю я, возвращая куртку Грегу, надеясь, что выгляжу достаточно уверенным, чтобы избежать лишних вопросов, или что он любит меня достаточно, чтобы наплевать на обратное, потому что я — я себя ненавижу.
***
У дверей реанимационного отделения до меня доносятся обрывки спора. Мужчина в костюме наседает на докторшу, которая, по-видимому, не желает пускать в палату. Подойдя ближе, я, к своему полному недоумению, узнаю обоих и матерюсь сквозь зубы. Докторша — не кто иная, как мать Грега, — смотрит на меня так же удивленно. Костюмированный герой влажных снов, похожий скорее на восковой манекен, чем на живого человека — один из чистильщиков МИ5, заметающих следы перед гражданскими. Я узнаю его по совершенно неприметной блевотно-скучной физиономии, которую невозможно описать. Он здесь, чтобы забрать Джима в госпиталь. Или забрать то, что от него осталось.
— Вы не можете его забрать, — сходу говорю я, задержав на нём долгий выразительный взгляд. — Выметайтесь отсюда.
— Нас предупредили, что вы придёте. У меня приказ…
— Да говорят вам, он не транспортабелен, болван! — как видно, не в первый и не во второй раз повторяет женщина.
Он собирается ответить, но я беру его за локоть, отводя в сторону.
— Условимся на том, что он мой подчиненный, а значит, пока я не видел приказа, всё ещё на задании. Уходите, — тихо говорю я. — И пришлите сюда охрану.
Я не надеялся, но он всё же уступает, чуть скривив губы на пресном лице.
Докторша, провожая его взглядом до самого выхода, остаётся подпирать дверь палаты, и я понимаю, что внутри кто-то есть.
— Что такое? Кого вы впустили?
— Что, я… — но прежде чем она успевает ответить, я толкаю дверь. Как ёбаный нонсенс, у меня перед глазами утыканный трубками Джим и рыдающая над ним Стейси, которая тут же поднимает заплаканное испуганное лицо, переводя красные глаза с меня на вскочившую в палату докторшу.
Стейси вытирает сопли и очень медленно поднимается со стула, пока я ей это позволяю, всё так же блуждая взглядом с меня на женщину, видимо соображая, что, пока та здесь, ей самой ничего не грозит.