Полицейский открывает дверь салона, и я присвистываю. Да нет — я просто стою и пялюсь на мерно посапывающее, укрытое кожаной курткой нечто.
А ты изменился за лето…
— Ну здравствуй, братец, — говорю, тряхнув его за плечо.
Пьяная улыбка, взъерошенные волосы, расфокусированный взгляд черных глаз.
Пытаюсь понять: живы ли остатки самообладания.
Да нет — все в порядке. Ещё один вечер пятницы.
Просто… Как же ты меня достал!
***
О, можно я не буду это комментировать? Нирвана, дзен — всё что угодно. Я только затащу его домой, без лишних мыслей. И вышвырну вон, когда чуть протрезвеет. Да, именно так и сделаю.
Мы заводим его в дом и усаживаем в кресло. Черт, какой тяжелый. Честно говоря, это требует усилий — пьяное тело отчаянно сопротивляется любым попыткам передвижения. Найдя мягкую поверхность, он сразу проваливается в сон.
— Вы уж… Следите за ним, что ли, — говорит полицейский, уходя. Я бросаю в него убийственный взгляд.
С удовольствием размозжил бы твой добрый череп об угол тумбы. Да жаль портить ковер.
— Всего доброго, сержант, — говорю я, как мне кажется, учтиво.
— Всего доброго, сэр, — бормочет он, протискиваясь в приоткрытую дверь.
Возвращаюсь в гостиную. Поднимаю валяющуюся на полу куртку и брезгливо бросаю на диван. Судя по виду, она участвовала во многих приключениях.
Падаю в кресло напротив, раздумывая, что делать с этим пьяным вредителем. Если вдуматься — какой же мудак. Его оправдывает лишь одно — может, решил умереть от моих рук? Другого разумного объяснения я не вижу.
Что вообще делают с пьяными людьми? Как их приводят в чувство? Затаскивают под холодный душ, засыпают в рот пачку аспирина? Нет, пачки слишком много… Хотя… это идея…
Капризно поджимаю губы. Почему ничего нельзя? Когда будет можно? Я думал: вырасту — и начнется жизнь. А получил только проблемы и свободный доступ к мороженому. Не то чтобы последнее меня интересовало… Да и первое — скажу прямо. Ну, и секс ещё. Однополый секс. Блядь, ну что за жизнь — лучше б не вырастал.
Пинаю спящего по лодыжке — это стало чем-то вроде приветствия. Я мог бы делать так бесконечно. Мог бы ведь. Он возится в кресле, пытаясь перевернуться на бок, но глаз не открывает.
— Что за мудак, — выплевываю я.
— Повежливее, — бормочет во сне, стаскивая кроссовки и чуть сползая вниз.
Решаю сократить количество мыслей до одной в минуту. В час. В день.
Неожиданно — в моей жизни осталось что—то неожиданное? — раздается стук в дверь. В первые секунды я делаю вид, что ничего не слышу. В следующие мгновения мной овладевает гамма эмоций.
Ярость: кого еще принесло?!
Паника: это Олли?!
Злость: это, мать вашу, нихрена не смешно!
Бросаю наблюдательный пост и иду открывать, по дороге ища пути к отступлению или хотя бы разумные отмазки. Мозг отказывается соображать. Ах, да: одна мысль в день. Лимит исчерпан.
— Майк! — Открываю дверь, и мимо меня проносится… Стейси. Фух. Спасен.
Она замирает на пороге гостиной. Её светлые волосы так и замирают в воздухе, не спеша ложиться на плечи. Её взгляд замирает в секунде от понимания.
— Я что, помешала? Олли сказал, ты отсиживаешься у себя в норе. Это что? — показывает она пальцем. Куда показывает? Ну, ясно куда.
— Это абсурд, — говорю я, чуть не плача. — Стейси, забери меня отсюда. Помнишь, ты обещала спрятать?
— Постой-ка, я его знаю… Я ведь его знаю?.. Это тот парень… — Она вскидывает брови, но я жестом останавливаю вопросы.
— Просто пообещай, что спрячешь, и я сам все расскажу.
— Хорошо, — хмыкает она и проходит в комнату, обходя занятое кресло, как будто это что-то занятное и сильно кусачее.
В следующие десять минут я рассказываю длинную историю о том, как один любитель граффити вот уже несколько месяцев портит мне жизнь. Разумеется, опуская очерняющие меня подробности. В моём пересказе эта история превращается в забавный анекдот. Стейси хохочет и в конце даже выбегает в коридор, чтобы отсмеяться и не разбудить спящего.
— А я думала позвать тебя с собой, на вечеринку. Мы сняли номер, — говорит она уже оттуда.
— Звучит заманчиво, — отвечаю я грубо. Какие тут вечеринки.
— Да ладно тебе. Ты же не собираешься сидеть с ним всю ночь. Или собираешься?
— Хочешь, чтобы он разгромил мне дом? Или чтобы пришел Олли и застал его мирно пыхтящим у камина? — недоумеваю я.
— Да. Точно. И что ты собираешься делать? — интересуется подруга.
— Это я хотел спросить у тебя. Думал переложить его на кровать, но…
— На кровать?! — перебивает Стейс, морщась. — Совсем обалдел?!
— Да, пожалуй, — говорю, задумавшись, глядя на то, как мой названый брат посапывает, уронив голову на плечо. — Пожалуй, спятил. Поможешь?
Стейси смотрит обалдевшим взглядом. Сережки в ушах позвякивают, когда она переминается с ноги на ногу, покусывая губу.
•• — •• •• ——— —
И—Д—И—О—Т.
========== Icky Thump ==========
Утро нового дня обнаруживает пыль на подоконнике и всю абсурдность вчерашних идей.
Не знаю, что меня дёрнуло, когда решил оставить его здесь. Казалось, всё очевидно. Я и не думал, что может быть иначе, не подозревал возможности выкинуть его на улицу или вовсе оставить в патрульной машине. В конце концов, он не совсем чужой. Нет — конечно, чужой; но откуда это невозможное чувство ответственности, которое как дамоклов меч висит надо мной при каждой нашей встрече? Почему и с каких пор для меня важно чужое мнение и не важно мнение подруги, отчаянно сопротивлявшейся моей безумной идее? Нет, не то — мне важно не разочаровать, но я и в самом деле не думал, что настолько погряз в желании распространить свою идеальную репутацию абсолютно на всех. Меня раздражает собственное стремление обнять весь мир — чтобы затем, уловив противоречие, оттолкнуть, выбросить из гнезда — в свободный полет, любоваться которым я не рад. Я делаю вид, что выше всего этого — всего человеческого, низменного, обличающего слабости. Выше вранья, отказов, эгоцентризма. Не понимаю, где мои собственные желания заканчиваются и оборачиваются тотальным отрицанием, возведенным в принцип. Не знаю, что настоящее, что внушенное, а что вдолблено в голову мной самим. Ненавижу думать об этом: я ничего не могу решить. Мне жизненно необходимо придерживаться одной линии, а вместо этого я мечусь из стороны в сторону, не разбирая указателей и не решаясь сделать окончательный выбор. Я просто не вижу истины.
Ненавижу, что эта головоломка мне не по силам.
Провожу ладонью по запотевшему зеркалу и вижу Мистера-Совершенство. Мистера-Равнодушие, Мистера-Снисходительность-Жалость-Поучение-Альтруизм-Презрение-etc; он улыбается одной из проходных улыбок, и кожа покрывается мурашками. Я определенно сбился с пути — мысль об этом рождает безумие. В один день я сойду с ума, не в силах сжиться с противоречиями. Моя голова натурально взорвется. Мне легко, потому что, не в силах смириться с несоответствиями, я давно принял подобный конец. Бесславный, на дне жизни, под грудой обломков — ожиданий современного общества и моих собственных запутанных в узлы мыслей. Я ничего не боюсь. Это веселит и воодушевляет одновременно.
Представляю свое безжизненное тело. Не думаю, что умру «бескровно» — по крайней мере, мне бы этого не хотелось. Целые волосы, зубы и ногти — уныло. Всё будет не так.
Я буду лежать ничком, на лице — посмертная маска страдания. Удивленные, безумные глаза, искривленный рот.
Я говорю «нет» прозе. Заменим бутылки на старые, залитые мочой газеты, а разбросанные шприцы — на задеревеневших, с ощетиненной шерстью крыс. Что это за место? Одна большая мышеловка. Пол усыпан мусором.
Я и сам, подобно крысам, буду ощетинен и обездвижен. Мое оплывшее тело найдет приют на подранном замасленном диване. Другой я пройдет в комнату и станет смотреть. Наблюдать. Оценивать. Пятна на ковре — что-то вроде календаря. Окна останутся задернутыми тяжелыми от пыли и насекомых шторами — а так он хотя бы узнает, на сколько растянулся конец.