Другой я будет оценивать артистизм и, судя по поджатым губам, останется недоволен. «Все не так», — подумает он. — «Я плохо старался. Я убивал его слишком долго и слишком не так».
Другому Майкрофту не понравится. Он сбросит меня с дивана и сядет сверху, предварительно подтянув брюки, чтобы не растягивать колени. Жёстко, я слишком твердый. Даже после смерти. Тем более после. Ему не понравятся мои согнутые в локтях руки — ему вообще ничего не понравится. Он скажет: «Давай кое-что добавим». Мои удивленные глаза уже не будут способны на большее удивление. Он с силой потянет за ресницы, растягивая кожу. Пожелтевшие белки исчезнут под веками и снова безжизненно посмотрят на мир. Я «моргну» — «да».
Он достанет из кармана нож для бумаг — чей-то подарок на восемнадцатилетие. Не слишком острый, к тому же затупившийся от времени — это его он загонит под ноготь моего большого пальца. Я ничего не почувствую, и не увижу, как морщится его лицо. Как глаза заполнят слезы. Он срежет мой ноготь, отбросит в сторону и тут же примется за следующий.
На том месте, где когда-то были ногти, останутся странного цвета срезы. Неживого, но приятного оттенка. Крови не будет совсем.
Он вытрет слёзы тыльной стороной ладони и примется рассматривать получившийся результат. Удовлетворенно хмыкнет, глядя на созданные им обрубки. Другой Майкрофт, как и я, — эстет.
Зубы. Он захочет увидеть обломки. Захочет видеть размазанные по щекам слюни — с маленькими прилипшими крошками эмали. Оттянет губы и нанесет удар. Костяшки выбьют четыре передних — как он и хотел. Только номер со слюной не пройдет. От этого он взбесится.
Возьмет меня за волосы. При жизни я это любил. Рука потянет сильно, но одеревеневшая шея уже не согнется. Тогда он сломает её. И тут же вскочит на ноги, чтобы насладиться работой.
«Да, так гораздо лучше,» — скажет другой я. «Реалистичнее. И наконец никаких тревог».
С добрым утром, воображение.
Мистер-Снисходительность показывает зубы. Измазанный пастой рот растягивается в улыбке — так я улыбаюсь смыслу собственного существования. Зеркало вновь мутнеет — слишком душно. Я почти не вижу себя — лишь очертания, смытые цвета. Так я даже похож.
Этим субботним утром я открываю правду.
Этим утром я открываю кран — и поток мыслей, желая миновать реальность, спешит в водосток. Там он встречает трубы и старый прилипший к стенке пятипенсовик. Я поджидаю в реальности; я же — ржавая монетка, ждущая глотка воды. Мои мысли будут со мной — хочу я этого или нет.
Им никогда, никогда не утолить мою жажду.
***
Сколько солнца.
Он спит, как выброшенный на берег ламантин. Тому, с кем он засыпает, должно быть очень хреново. Раскинутые звездой конечности, сваленное на пол одеяло. Представляю, как одна из этих немаленьких лап приземляется на чью-то сонную голову. Брр. По тому, как спит человек, можно сделать вывод о его характере. Хотя, я и без этого догадываюсь, что за взбалмошное создание отдыхает в моей кровати.
Интересно. Только что мое воображение занимала сцена смерти. А сейчас в голове просветлело. Его присутствие странным образом отвлекает от мрачных мыслей. А еще — кажется, — вопреки всему я в хорошем настроении. Интересно. Столько солнца…
Хрустальный шар. Наклоняюсь ближе, чтобы рассмотреть. Внутри — каменистый берег Уайта. Ясным прохладным утром маленькая женщина прогуливается с собакой. Она жмурится от ярких лучей вышедшего из-за облака солнца и отпускает поводок. Пес бежит вперед, виляя рыжим, с бахромой шерсти, хвостом. Девушка ускоряет шаг и переходит на бег, завидев, что получивший свободу питомец остановился и принюхивается к найденной на берегу штуке. «Майк!» — звонкий голос, словно алмаз, разрезает стеклянную сферу. Я внутри. Нет — я совсем внутри. Обхожу добычу, не зная, с какой стороны подступиться. Слышу оклик хозяйки — спешит отогнать от находки. Напрасно: я же умный пёс — знаю, что нельзя доверять всему, что встречается на пути. Пускай оно мило раскинуло лапки — я не такой наивный. Может, медуза — как-то наткнулся на одну. Но оно не похоже на то, что я видел раньше. Может, медузы бывают разными?
Когда подходит хозяйка, взмахиваю хвостом и отступаю, неотрывно наблюдая за лежащим на камнях существом. Ой… Похоже, оно живое. Хозяйка смеется: «Я уж думала, снова твои медузы. Пошли, всего лишь морская звезда» (Морская звезда? Что это?) — и проходит дальше, подзывая следовать за собой. Почему? «Стейси! Помоги мне! Нужно ее спасти!» — говорю я громко. Оборачивается. «Ты прав, Майк, давай вернем ее в море», — протягивает задумчиво. Морщит носик, аккуратно цепляет звезду и, подойдя к кромке воды, опускает её на песок. Я довольно наблюдаю за происходящим. Надеюсь, волна унесет мою звезду и та окажется в безопасности…
Я стою здесь слишком долго. Он открывает глаза, хотя секунду назад — спал. Странно разглядывает себя и, поняв, что одежда на месте, удивленно чешет затылок.
— Твоя невинность в порядке. Полотенце в ванной, — говорю я, бросая на кровать футболку и, убедившись, что до него дошло, выметаюсь из спальни.
***
— Привет, — Он смущенно топчется в дверях кухни. Вода с мокрой челки капает на лицо и грудь. Задумчиво гляжу на разрастающееся мокрое пятно и представляю, как, покончив с душем, он по-собачьи тряхнул головой.
— Можно? — спрашивает он. Надо же: ему неуютно! Не знал, что это чувство ему знакомо.
— О, ты вспомнил о вежливости, — неожиданно грубо посмеиваюсь я. У меня и в мыслях не было грубить, но на него вообще сложно реагировать адекватно. В ответ он поджимает губы и едва ли не краснеет.
Подвигаю стакан воды и пачку аспирина.
— Садись.
— Это мне? — спрашивает он, пялясь на стакан, будто впервые попал в цивилизацию.
— Первое правило: не задавай тупых вопросов, — говорю, задумчиво потирая подбородок. — Пожалуйста, — зачем-то добавляю потом.
Иногда я груб против воли — и тогда мне кажется, что «пожалуйста» и «спасибо» способны выправить загубленную мной ситуацию.
— О, теперь и ты вспомнил о вежливости, — парирует он и ловит ртом подкинутые в воздух таблетки.
Вот же…
— Точно, вспомнил. Поэтому и усадил, прежде чем спросить. Ты гей? — выдаю я и с удовольствием наблюдаю, как он откашливается, подавившись водой.
Два-Один.
— Твою мать! Нет! — возмущается, едва отдышавшись. Как будто это что-то плохое. В смысле, когда ты гей, то видишь потенциал людей. А у этого парня очень большой потенциал.
— Ну, это я понял, но тогда возникает другой вопрос: что тебе нужно?
Он крутит стакан в ладонях и вообще похож на преступника на допросе. Решаю повременить с разговором.
— Можешь подумать, пока я занимаюсь завтраком.
Встаю, и он провожает меня взглядом.
Взглядом нашкодившего щенка.
Пока вожусь с плитой, краем глаза замечаю, что он пялится на окно.
— Пепельница в гостиной, сигарет у меня нет, — говорю я. Он смотрит удивленно, но ничего не говорит. Возвращается с пепельницей и сигаретами — такими же «Мальборо», какие курю я сам. Мысленно поднимаю большой палец, одобряя его вкус.
Садится и закуривает. Унюхав дым, я тут же присоединяюсь. И удивляюсь сам себе — Майкрофт Холмс у плиты с сигаретой в зубах готовит завтрак угонщику своей машины. Приятно, что в свои двадцать два я всё ещё удивляюсь сам себе.
— Я хотел спросить, но…
—…не подвернулся повод? — вставляю, затушив окурок.
Он обреченно падает на сложенные руки.
— С тобой вообще можно разговаривать нормально?
— Нет, — честно признаюсь я.
Усмехается. Облокачиваюсь на холодильник, всем видом показывая, что готов к расспросам.
— Как, черт возьми, тебя зовут? — выпаливает он. Очевидно, этот вопрос давно не давал ему покоя.
— Странно. Ты такой детектив, мог и узнать, — отвечаю я. Он отмахивается.
Отвлекаюсь, чтобы перевернуть оладьи.
— Я пытался. Думал, ты живешь по тому адресу. Прошерстил справочник — ничего. Даже спросил как-то у твоего друга — тогда, на концерте. А этот дом числится за Деборой Керр.