Часть меня жаждет разрядки. На деле же я сижу, уставившись в одну точку, и мой размытый взгляд не видит ничего из того, за что сознание, возможно, могло бы ухватиться. Меня не волнуют — правда, нет, — ни возбуждение, ни страхи, и сам я — литое изваяние, а бокал — продолжение моей так и не дрогнувшей руки. Я собран или расслаблен? Не имею представления. Секунду назад жгло в груди; несмолкаемый зуд, который, казалось, плавил кости и грозил прожечь кожу, сменился теплым, а не ледяным спокойствием качающейся на волнах шхуны. Полный штиль — что это? Затишье перед бурей, затишье после бури — что? Должно быть, перед смертью наступает момент, когда волнение заполняет до краёв и выплескивается наружу, даря долгожданный покой. Я миновал критическую точку, и теперь я собран или расслаблен, неподвижен или ленив, оглушен тревогой или исцелен. Я похож на себя или нет; пуст или полон, пуст… Я точно пуст. Совершенно верно, никогда еще неясность не была столь очевидной.
Я всё ещё слышу голоса тех, кто был здесь несколько часов назад. Это эхо с детальной точностью повторяет каждую минуту вчерашнего вечера. Я не понимаю: почему это важно? Что за крупицы смысла рассыпаны по ковру в гостиной? Это не было чем-то из ряда вон.
Это был… мой День Рождения. Обычный вечер. Теперь я вспоминаю, что именно Олли, а не я, позвал Стейси, Кэндис и Джеймса. Может быть, важно это?
Первым пришел Джим. Он казался счастливым и восторженным, повел показывать новенький мотоцикл, хвастался своей ласточкой и выглядел до безумия довольным. Его настроение, кажется, передалось и нам с Олли, по крайней мере, мой любовник не выглядел подавленным, а меня наконец отпустили муки совести.
Мы долго говорили о делах, пока пришедшая Кэндис не взяла с нас обещание не заикаться о работе хотя бы один вечер. Она притащила подарок — картину собственной кисти, — я был потрясен и польщен, и вовсе не ожидал такого внимания от одной из лучших молодых художниц Англии. Подарок понравился всем, кроме подтянувшейся Стейси. Та скептически оглядела картину и, бесцеремонно поджав губы, назвала сочетание алого с черным банальным и нежизненным.
— Не вижу динамики, — сказала она, скрестив руки на груди.
— О, брось, Стейс, — Джеймс, по обыкновению, постарался смягчить очевидно надвигающуюся бурю. — По-моему, супер, — неуверенно выпалил он, оглядываясь и ища нашей поддержки.
— Супер? Я бы сказал блестяще, — кивнул Клэнси. — Знаешь, Стейси, динамики здесь завались, — продолжил он. — Я прямо вижу, как она… эээ… двигается.
Мы так и стояли напротив водруженной на стол картины. Должно быть, всё это смотрелось комично: наши сосредоточенные лица, скрещенные на груди руки и задумчиво склоненные головы. И лишь Стейси была упрямой и безжалостной, никак не хотела изображать эксперта и буравила взглядом вконец стушевавшуюся Кэндис.
— Эта девушка на картине, — сказала Стейси после внушительно долгого молчания. — Она что, в коме? Или спит? — насмешливо спросила она.
— Я не… — забормотала Кэндис. Она выглядела такой расстроенной, что, наверное, желала провалиться на месте.
— Стейс, — одернул я, не выдержав.
— Что? Что, Майкрофт? По-моему, художник должен представлять, что и зачем рисует, или я не права? — растягивая слова, ответила Стейси. — Так она жива? Или мертва? Если последнее, то работа совсем слаба. Я не вижу крови. Это не кровь, это суррогат. Где динамика, Кэндис?
— Да что с тобой, в самом деле? Какая нахрен динамика? — взвился Олли.
Разговор все больше напоминал абсурд. Бедная Кэндис пялилась на картину, будто загнанная волком овечка. Я спрашивал себя: «Куда делась стерва Кэндис?»
— Послушай, Стейси, — начала она бесцветным голосом, — давай оставим этот разговор и эту чертову картину. Она мертва, да! — почти вскричала она, — и нет никакой динамики в смерти, тебе ясно? — последнее она произнесла, повернувшись, в лицо подруге, но тут же сникла, словно раскаявшись в своих словах. Но, надо сказать, под взглядом Стейси не устояла бы и берлинская стена.
— Стейси. — Джим предупреждающе взял её за запястье.
— Отъебись, Джеймс, ради Бога! Скажи, нет, скажи мне, — она заговорила уже спокойно, — почему вам просто не отстать от меня? Зачем было рисовать это? Зачем?! В чём твоя проблема, Кэндис?
На мгновение мне показалось, что Стейси сейчас замахнется, но она лишь избавилась от захвата и, обойдя стол, направилась в кухню. Неожиданно для меня, Олли последовал за ней.
— Ты как, — обратился я к Кэндис, — нормально? Ты же знаешь, в последнее время она сама не своя.
Она лишь горько усмехнулась и обняла себя руками, оттягивая концы локонов.
— Нормально. Да, знаю. Зато теперь, — еще одна усмешка, — я вижу динамику.
— Не возражаешь, если я уберу её? — сказал я, указывая на картину. Я тоже видел динамику — своих движений в её огромных зрачках.
— Да, конечно, — улыбнулась она.
Джеймс сидел за столом, сцепив руки под подбородком и потупив взгляд. Я спрашивал себя: «Неужели я один не понимаю происходящего?»
Мне казалось, что вечер безнадежно испорчен, но когда я отнес картину в кабинет, то, вернувшись, увидел, что все четверо безмятежно расположились на ковре в гостиной. Олли говорил со Стейси, а Кэндис пыталась сплести косичку из платиновых волос Джима. Я ненароком ухмыльнулся представшей перед глазами идиллии.
— Думаю, нам не помешает выпить…
— Я бы выпила вина, — сказала Кэндис.
Когда бутылки были откупорены, кто-то предложил заказать еды на дом. Остановились на китайской кухне — благо совсем недалеко располагался неплохой ресторанчик.
— Забегаловка, — поправила меня Стейси.
Я набрал номер «Haishi Fanguar».
— Та, — ответил женский голос.
— Здравствуйте, можно сделать заказ?
Послышался шорох и затем ответил уже мужчина.
— Та? Говорʼитье.
— Хочу сделать заказ, — повторил я.
— Заказ? А… та. Какойе заказа? — медленно произнес мужчина.
Я перечислил блюда, стараясь говорить разборчиво и по существу.
— Подожти… — протянул голос, — Дэн. Повторʼитье.
Разозленный, я принялся перечислять все сначала. Олли лежал на ковре, уткнувшись в подушку, сдавленно хихикал и иногда поднимал глаза, чтобы взглянуть на моё лицо и изойтись новым приступом смеха. Кэндис тихонько прыскала в кулак. Раздраженный новой непонимающей репликой китайца, я бросил трубку.
— Послушай, Майки, — отсмеявшись, сказал Олли. — Как думаешь, зачем люди учат языки? — произнеся последние слова, он снова засмеялся.
— Что? А… Какой же я болван, — сказал я, хлопнув себя по лбу. Кэндис при этом едва не поперхнулась вином. Стейси заржала, не в силах сдерживать смех. Джим с усмешкой почесал бровь.
Я снова набрал номер.
— Ni hao. Wo yao si pan gubozhou… — Так дело пошло гораздо быстрее.
— Nin xiang bu xiang he shenme?
— Bu yong.
— Hao le. Ni zhu zai nar…
Договорив, я повесил трубку, а обернувшись, увидел, что друзья пялятся на меня во все глаза.
— Что?
— Да нет, ничего, — сказала Стейси с убийственной иронией.
— Рядом с тобой я чувствую себя ничтожеством, — не без тени усмешки произнес Джим.
— Да. Мой парень — настоящее сокровище, — прохихикал Олли.
Я поджал губы.
— Дайте подумать. У меня в гостях будущий Премьер-министр, гениальная художница, молодая звезда Арсенала и… — я задумался, глядя на Стейси.
— Вольный философ, — вставил Олли.
— Снежная королева, — прыснула Кэндис. Стейси, смеясь, толкнула её плечом.
— Превосходный дегустатор вина, — сказал Джим, передавая Стейси наполненный на треть бокал красного.
— Ммм… Вам нельзя это пить, — заявила она, сделав глоток.
— Это еще почему? — хохоча, сказали мы вразнобой, потянувшись к подскочившей вместе с бутылкой Стейси.
— Нет-нет, вино для ценителей, — защебетала она, уворачиваясь и держа бутылку над головой.