Скандалы, спортивные сводки или политические дебаты — чем одно хуже друго…
Черт.
Прерываюсь на полуслове, забывая захлопнуть рот. Так и сижу, глядя на первую полосу, где целый разворот занимает фотография Олли.
Боже.
«ОЛИВЕР КЛЭНСИ. Юная звезда футбола, полузащитник лондонского Арсенала, один из тех, кто, возможно, будет представлять Англию на предстоящем Чемпионате Европы, сегодня ночью был замечен выходящим из „Ориентал“ — небезызвестного гей-клуба, — в компании молодого человека, чьё…»
Смотрю на фото. Олли, совершенно точно под кайфом — такое отличить я могу, — под руку с каким-то размалеванным хлыщом, который даже не спешит закрываться от камер. Чёрт. В углу фотографии чей-то затылок и кусок камеры — видимо, сегодняшнее разоблачение попало не в одну газету.
Я пытаюсь обдумать. Похоже, утренний туман выветрил всё мысли. Я понимаю, что лишен сил и просто не могу злиться, ревновать, исходить яростью. Поднимаюсь на ноги, крутя газету в руках — отшвырнуть или оставить? — и тут мой взгляд натыкается на красную, сделанную от руки приписку внизу первой страницы.
«С Днем Рождения, Майки-Майк».
На секунду замираю, после чего захожусь безумным, но совершенно искренним смехом. Фрэнк, мать твою, ты всё же в своем репертуаре. Что за ублюдок, всё-таки решил оставить последнее слово за собой… Мне так весело, я стою, запрокинув голову, хохоча, словно надеясь, что смех вытравит копившуюся годами пустоту.
Успокоившись, захожу в дом, и, не раздумывая, направляюсь к телефону.
— Алло. Прости, что разбудил, но, кажется, репутации Олли не помешает твой артистический талант…
Сонная Стейси хмыкает в трубку.
За окном сквозь туман пробиваются первые несмелые лучи солнца.
========== Destiny Of Love ==========
Отнять часть души… Это не то что отнять ее целиком. Тут другое: ты останешься один на один со своим искалеченным нутром, неизлечимо больной. Так хуже, в этом больше жестокости. Лучше жить совсем без души, чем так. Лучше отрезать часть тела — тогда она не будет беспокоить постоянной болью. Без ноги ты не будешь хромать: плевать, что вообще не будешь ходить, но в этом больше полноценности, больше реальной жизни.
—…отправиться на переговоры. Нужен тот, кто сможет убедить в том, что эти деньги необходимы и что не последует никакой огласки.
Снова эти полутона: лучше отнять все, даже надежду, чем мучить, отбирая понемногу. Я хожу по свету, оставляя части себя то там, то здесь. Внутри меня зияющая дыра; должно быть, это отражается на моем лице. Она растет, ширится, и нужно всё больше, чтобы восполнить этот пробел. Так угасает надежда. В какой-то момент, когда не останется ничего, когда дыра станет такой большой, что сможет засосать Вселенную, когда никто, даже воображаемый, даже гипотетический, не будет способен залатать гигантскую брешь, я наконец признаю, что надежда официально мертва. Человек может отнять душу, но заменить ее?
— Сложно. Они совершенно не хотят идти на уступки и трясутся от страха при малейшем намеке в СМИ. Они хотят письменного соглашения.
— Это самоубийство, сэр.
Я становлюсь пугающе сентиментальным, хотя думал, что с годами только черствею. Нет, вопреки логике, со мной все наоборот: с каждым годом я становлюсь мягче, уступчивее и скоро превращусь в подтаявшее мороженое. Думал, что обрастаю панцирем, но это все лишь для того, чтобы не вытечь наружу. Я всё ещё жесток в своих поступках, но с каждым разом мне сложнее и сложнее сопротивляться ребенку внутри меня. В моем возрасте Гитлер рисовал картины. Не могу отделаться от этой мысли.
— Майкрофт…
Я не пачкаю бумагу, но разве то, что происходит у меня в мыслях, не похоже на определенную степень искусства?
— Майкрофт!
Черт.
— Сэр? — Безуспешно пытаюсь напустить на себя сосредоточенный и бодрый вид. Кажется, дни, проведенные в размышлениях об Олли, добавили теней моей осунувшейся физиономии.
— Мистер Холмс, с вами все в порядке? — Мой начальник откладывает бумаги. Хмурится, снимает очки и потирает переносицу. На коже темно-красный след от оправы. Внезапно понимаю, что он тоже человек. Надо же.
— В полном, сэр. Хотите, чтобы на переговоры отправился я?
— Верно. Боюсь, никому из нас, даже мне, не хватит такта и выдержки, чтобы убедить столь упрямых… оппонентов.
Старый проныра. Так и скажи, что не хочешь марать репутацию.
— Если дело выгорит, а я на это очень надеюсь, мы все наконец вздохнём спокойно. Нам нужны эти деньги, иначе партия не перестанет трепать нам нервы.
Партия. Чёрт, кажется, я прослушал, какая именно партия. Хотя, какая разница: не одни, так другие. И чего мы брыкаемся. Жду не дождусь, когда решится вопрос о воссоздании шотландского парламента. Осточертело, что каждый считает долгом сесть нам на шею, в надежде получить долю власти в чертовом королевстве.
Власть.
В чём прелесть обладания, отчего каждый, возомнивший себя хищником, так и жаждет сломить чьё-то сопротивление? Я всё жду, что кто-нибудь придет и поглотит меня, и я стану чьей-нибудь отрыжкой, изжогой и кислым дыханием изо рта. Ну зачем мне обладание, скажем, Олли, какой в этом смысл, никто не отправляет в пасть живого кролика, мы вообще перестали охотиться на животных и перешли на себе подобных, мы стали каннибалами, мы были ими, но теперь научились вытирать рот салфеткой — на пороге двадцать первого века, какой прогресс! А еще иногда мы спрашиваем разрешения: дорогая Лола/Айрин/Моник, можно я согну тебя раком, тебе будет больно, обещаю, я позабочусь, я войду в тебя быстро. Какое удовольствие подавлять волю другого человека; если ты при этом достаточно смышлен, в момент, когда головка твоего члена врывается в чье-то обессиленное тельце, твои глаза распахиваются широко-широко, и следующий за этой вспышкой яркий свет становится прозрением, ты вдруг видишь всю ничтожность, все свои комплексы, осознаешь своё истинное значение в мире. Это точка «Зеро». Я не отрицаю жестокость, это лишь еще одна человеческая слабость, но если вдруг ты ставишь её на поток, если осмысленно превращаешь её в орудие, которым разгребаешь толщею своей унылой жизни — кто ты, если не слепой идиот. Ну и какое в этом удовольствие… Я не фанат дешевых развлечений, сиюминутных восторгов и прочей мишуры.
Я не сторонник заблуждений, не хочу жить в фантазиях и, наклоняясь к луже чего-то темного и липкого на полу, не хочу видеть свое искаженное отражение. Я всего лишь хочу быть тем, кто я есть, и чувствовать свою суть. Хочу добраться до ядра. Я хочу расчленить эту чертову секунду, ту, что происходит сейчас, в этом кожаном кресле, в этом чертовом кабинете за овальным столом. И подчинение мне не нужно. Есть какая-то прелесть в том, что человек отдается тебе добровольно, есть свое очарование в моменте, когда ты спрашиваешь разрешения и получаешь ответное «да», но все же власть — не то, что мне нужно. Я гребаный новатор, я самый заядлый консерватор в этой хреновой политической кутерьме, во всем мире, я всего лишь хочу добраться до начала, я хочу увидеть семя, давшее росток, я не хочу красить листья этого дерева и придумывать новые названия тому, что возникло миллионы лет назад. Кто я такой, чтобы менять порядок вещей, кто вы такие, чтобы надстраивать этажи этой Вавилонской башни и к кому сбежите, когда она рухнет? Власть обличит каждого из вас, мне она не далась и даром, обманчивая податливость заинтересует разве что мой член, но не голову — мой разум хочет другого, она жаждет симбиоза. Это ноль, переходящий в единицу, это ребенок в теле матери, я хочу отдавать и получать взамен, я хочу расти и видеть, как растет человек рядом со мной, я хочу поглотить, растворить, я хочу раствориться, я хочу раздеться, снять кожу, избавиться от панциря и отдать его другому. Я хочу сказать: «Позволь мне защищать тебя», я хочу сказать «Позволь мне пустить корни», хочу видеть, как кто-то непохожий на меня отбирает мой меч и бросает его в воду. Я, в конце концов, хочу знать, что вместе с рябью на этой глади в воде растворятся все мои сомнения. Эти мысли вонзаются в моё сознание, словно иглы, и я в очередной раз понимаю, что дальше, после разрыва с Олли, жизнь так и продолжит идти по кругу, огибая моё на редкость выносливое сердце.