Я — парадокс. Я — противоречие на собственном языке. И я знаю, как он должен скользить, чтобы вместе с нежностью передать хотя бы толику промокшей насквозь безнадежности. Это остудит твой пыл.
Отсрочит мой конец.
Твой язык нашел идеальную плоскость, чтобы оставить след из невидимых со стороны чернил. Моя грудь, ореол обитания сердца, х градусов хирургической долготы. «Искренне твой», — пишешь ты, прекрасно зная, что именно так знаменуют равнодушие те, кому плевать на ответ.
И всё же теперь, когда я намерен продолжать, губы ждут твоего дыхания.
Сделай это со всей полнотой власти. Твоя природа обманет время. Ветер сдует песок, отдав место воде.
Давай.
Вдохни в меня жизнь.
========== Run, Boy, Run ==========
— Тори давно пора катиться к черту, — приподнимаясь на локтях, с чувством выдаёт Стейси.
— Брось, Стейс, шутки шутками, но неужели ты всерьёз винишь консерваторов? Они не так уж плохи. По крайней мере, так мы хотя бы знаем, чего ждать.
— О, да. Конечно. Ты только посмотри, Майки, мы живем в каменном веке! Вся эта цивилизация, — она издевательски коверкает последнее слово, — грандиозная фикция. Мы не можем делать что хотим, быть кем хотим, вообще ничего не можем! Хотя, с другой стороны, все политики одинаковы. Не это, так другое дерьмо. — Она обреченно опускается на плед.
Кто же спорит. Дерьмо, кругом дерьмо: весь мир, не морща носа, вдыхает запах собственных испражнений. Ты, милая, уже давно вляпалась по уши. Я вляпался в этот мир, в тебя, так что — забавно, — чувствую себя в своей среде. Но обсуждать это всерьёз, в конце концов, неприлично. Есть вещи, о которых не говорят вслух.
Мы втроем решили выбраться на полуденный пикник, и теперь я и моя подруга прячемся под облезлой кроной большого бука, говоря о ничего не значащих вещах и выуживая из подсознания ничего не значащие мысли. Грег, кажется, ещё не готов приобщиться к нашему излюбленному субботнему развлечению — и сейчас прогуливается неподалеку, вдыхая сравнительно чистый воздух Гайд-парка. Вот и правильно: я начинаю переживать, что слишком частое общение со Стейси (или со мной, когда я со Стейси) повлияет на адекватность его мыслей. Такое уже случалось. Например, общаясь с Джейми, я с каждым разом все больше убеждаюсь, что некоторым людям лучше не иметь таких друзей. Чтобы не попадать под их пагубное влияние. Или хотя бы ограничиться кем-то одним из нас.
— Ну спасибо.
— Решишь примкнуть к одной из партий — я от тебя отрекусь. Серьёзно. Сделаю вид… что мы не знакомы.
Пожимаю плечами.
— А что ты хочешь? Какой свободы? Вся свобода у нас в головах, а этой стране нужна жёсткая рука.
Говоря это, я думаю не совсем о стране — больше о своей подруге. Вот кому нужна жесткая рука. Беда Джеймса в том, что он либерал с примесью консерватизма, а не наоборот. Создавая его, Бог стоял у бара и думал: смешаю джин с тоником, чтобы смягчить вкус и отвлечь от горечи. Модная классика, вуаля! Создавая Стейси, он открыл бутылку «Столичной» и добавил гренадина. Боюсь, такое похмелье переживёт не каждый.
— Я говорю о личной свободе.
— О личной? Тебе мало свободы, или ты печешься о чужих правах? Свободная Британия для свободных людей. Наверное, ты просто жаждешь, чтобы страну заполонили хиппи и китайцы. — Фыркаю.
— Чёрт, да я о другом! Я хочу, чтобы никто не боялся говорить правду.
— Будь осторожна в желаниях, Стейс. Потому что правда тебе не понравится. Может, ты жаждешь свободы нравов? Кстати о политике и нравах. Держу пари, ты жалеешь Диану.
— А что, если так? — говорит она сквозь зубы.
— О, какая бедняжка! Этот жестокий мир. Она лицо монархии, вот что не так.
— Она прежде всего женщина! Чёрт, прекрати! — смеется она, толкая меня в плечо, когда я принимаюсь изображать Диану в нашумевшем интервью BBC.
— Нас всегда было трое в этих отношениях. Больше, чем нужно, — говорю я, склонив голову и делая жалостливое лицо. Стейси ржёт.
— Ну хватит! Ты невыносим.
— Каждый должен отвечать за поступки и думать головой.
Её молчание погружает нас в задумчивость. Я безучастно наблюдаю, как Грег вышагивает взад-вперед, тревожа прошлогоднюю листву.
— Что ты там бродишь? — говорю я громко. — Иди к нам!
Он оборачивается и делает знак — сейчас.
— Он такой, правда? Вечно думает о чем-то своем, — тихо спрашивает Стейс.
— Да, точно, — бормочу я. — Пока не понял до конца. Чёрт, мне так интересно, что у него в голове, — шепчу, видя, что Грег направляется к нам.
— Ах ты гребаный везунчик, — Стейс спешит ущипнуть меня за щеку.
Смеюсь глазами.
— С возвращением в бренный мир. Мы тут рассуждаем на тему свободных нравов.
— М. И как это касается меня? — интересуется Грег, садясь рядом. — Пить хочу.
— Держи.
— Нам необходимо твое компетентное мнение. Видишь ли, Грег, Майкрофт против того, чтобы люди делали что хотят.
Стейси по жизни упрощает все до банального.
— Я этого не говорил. Я за то, чтобы каждый нес ответственность.
Грег вскидывает брови.
— Не ждите, что я приму чью-то сторону. По-моему, вы оба правы, если не говорить о чем-то конкретном.
— О, вы только посмотрите на этого миротворца! — возмущается Стейс. — Ладно: я поняла, что ты за Майкрофта.
Грег изображает притворный ужас.
— Как ты могла подумать? Глянь на него, кто вообще с ним согласится? — тараторит он.
— Поздно, милый, — говорю я масленым голосом, — она уже вычеркнула тебя из команды.
Смеёмся.
— О чем я и говорю, — произносит она сквозь смех. — Грег, ты встречаешься с самым настоящим диктатором. Только подумай, что он только что сделал! Перевёл все в шутку, как будто последнее слово осталось за ним. Я его ненавижу — последние слова Стейс шепчет, отгородившись от меня ладонью.
— Да брось, ты от меня без ума, — лениво протягиваю я.
— Вот видишь, Стейс, — вставляет Грег, — как ни крути, мы всё равно в одной команде. — Они снова прыскают и ударяют в ладоши.
— Вы двое отвратительны. — Поджимаю губы.
— Точнее не скажешь. Стейси, напомни, кто этот мистер-угрюмость? — шутит Грег, прижимая меня к себе.
Она пожимает плечами.
— Слушай, а почему мы все время говорим о нас и не слышим ничего о тебе? — внезапно спрашивает она.
— Обо мне? Например?
Я молчу, давая зеленый свет задумке Стейс — в чем бы та ни заключалась.
— Расскажи нам свою страшную тайну. Нет! Только не говори, что у тебя её нет, — она дает понять, что не принимает возражений.
Грег задумывается, опустив глаза.
— Ну же. Ты такой таинственный, не верю, что у тебя нет секретов.
— Стейси, ты понимаешь значение слова «секрет»? — усмехаюсь я.
— Вообще-то, у меня есть один… «Секрет»… — отвечает Грег, хотя я был уверен, что он уйдет от темы.
— Давай колись. — От нетерпения Стейс садится на месте.
— Что ж… Есть один человек, — начинает он, — так вот я никогда не думал, что…
— Он встречается со мной, разве бывают секреты хуже? — перебиваю я, поняв, в какую сторону он клонит.
Стейси отводит глаза, но не возмущается моим вмешательством. Знала бы она, как я благодарен.
Грег хмурится и молчит. Брось, солнышко, я всего лишь вовремя тебя остановил.
Что бы там ни было, что бы он ни хотел сказать — только не вслух. Я наделал кучу ошибок и не позволю повторять их. Есть слова, которые не стоит произносить под влиянием момента. Даже если хочется. Даже если тебе двадцать и ты увлечен больше, чем когда-либо в жизни. Особенно в этом случае.
Я никогда — никогда, — не обращу их против него, но со мной они могут сыграть злую шутку. Если он пожалеет, я пожалею ещё больше. Разочарование раздавит меня. Я наивен и глуп. Я такой, и теперь хочу сделать хоть что-нибудь умное. Чертовски уверен: молчание — наиболее действенный из доступных мне способов.
И даже если я выгляжу диктатором, рад, что достаточно научен жизнью, чтобы контролировать нас обоих.
— Раз уж мы говорили о нравах. Я жду признания, — с вызовом говорит Грег.