Чертов Фрэнсис. От зародившегося возбуждения не остается и следа.
Вбираю член почти до конца, и губы скользят вверх, медленно, то и дело останавливаясь; язык настойчиво ласкает заднюю поверхность ствола. Грег чертыхается, приглушенно стонет и сжимает челюсти, едва не срываясь на рык. Выпускаю член изо рта. Горячее дыхание обдает головку; Грег задыхается и впивается в мое плечо, но тут же отпускает, цепляясь за капот. Облизываю его снизу вверх, с нажимом; два пальца скользят за мошонку, поглаживая. Он вскрикивает, обрушивая поток ругательств. Я улыбаюсь, скольжу языком вверх и заглатываю головку. Мои ладони находят его руки, сжимая; губы смыкаются на уздечке и когда кончик языка обводит вход, он стонет, кончая. Сперма ударяет в горло.
Воу! Честно говоря, немного обескураживающее ощущение: у меня во рту обмякший член, его обладателю сейчас явно не до шуток, а мне щекотно и хочется смеяться. Боже… Что за ненормальный день…
Я выпрямляю затекшую спину и застегиваю его джинсы.
— Эй, ты живой? — спрашиваю, видя, что Грег тяжело дышит и пялится мимо меня с совершенно отсутствующим видом.
— Не уверен, — бормочет он.
— Эй, не пугай меня.
Он хмурится, встречая мой взгляд с каким-то нелепым вызовом.
— Я просто подумал. Как могло получиться, что я прожил последние двадцать лет, даже не зная о том, что я гей? — Его голос звенит обвинением.
— О, в задницу! Ты серьезно? Ты, блять, вздумал винить меня? — закипаю я. — Не мог подумать об этом раньше?
— Что? Я не. Я не виню тебя. Я только… Извини, я немного…
—…в шоке, — продолжаю я за него.
— Да. — Он утыкается в сцепленные замком руки. — Слушай, не злись, я правда немного сдурел от всего этого. — Он тянет меня ближе, прижимая к себе. — Мне казалось, я всё обдумал, но к такому нельзя подготовиться, понимаешь? Прости. Мне никогда не было так хорошо.
Вздыхаю и обнимаю в ответ.
— Рад слышать.
— Ты не возбужден, — говорит он.
— Я был немного занят. — Наконец даю выход напряжению и смеюсь. — Самую малость. Боже, какая нелепость…
Он улыбается и целует в висок.
— Я был не в себе, когда… Слушай, а мне показалось, или нам посигналила машина?
— Ага.
— Хм. — Он вскидывает брови и моргает. — Окей.
***
Мне кажется, он чертовски прав, говоря, что к такому нельзя быть готовым. Сколько ни думай, реальность делает иначе; поступать, как задумано нами, — против её природы, против законов Вселенной. Я думал бесконечно долго; мне казалось, решение было, и я его принял, но… Фрэнсис? Моя голова выкидывает всё новые фокусы: серьёзно, минет — не самое подходящее время для мыслей о бывшем дружке… Ну, не совсем дружке и не совсем… И я бы мог оценить иронию, если б за той не тянулись тоска и горечь. Кажется, мое нежелание отпускать Фрэнсиса сыграло со мной же сначала в поддавки, а потом в прятки — и в итоге запятнало в салочки в самый неподходящий из моментов. Чёрт, как же я устал от собственной глупости. Хотя как раз это было умно. Я понял, что влюбляюсь как последний идиот, и, подсунув воспоминания о Фрэнсисе, подсознание напомнило, что бывает с такими влюбленными дураками после. Стейси была права: не испугаться будет сложно.
А чего я хотел? Одна константа в этой жизни — зеро, и глупо полагать, что иной путь окажется легким и приятным. История повторяется и повторяется, но на самом деле единственное постоянство — ноль, исход любой жизни. Должно быть, Грегу будет приятно узнать, что он — моя заключительная попытка. Он опять отвечает за всё человечество.
В прошлый раз он справился, а теперь?
========== Reveal ==========
— Боже, этот ливень когда-нибудь кончится? — Грег ёжится, запахивая штору.
— У меня такое чувство, что дождь идет прямо в спальне, — говорю я, передергивая плечами. И правда, кажется, словно капли стекают по коже. Методичный стук о стекла сменяет шорох захлестнутых ветром капель. В дымоходе завывает, как в преисподней.
Я сижу в кровати с накинутым на плечи одеялом. И я блядски болен, впервые за долгое время.
— Это я должен был заболеть, — говорит Грег. Он возвращается в кресло и продолжает чтение, держа книгу прямо перед глазами.
— Если б ты заболел, я бы сошел с ума.
— Да уж, могу представить. Носился бы, как наседка или — о! — шпарил горчичниками.
— Быстро ты меня разгадал, — вздыхаю притворно. Он морщит нос и продолжает читать, скрыв лицо книгой.
— Ты что, плохо видишь?
— Я, в отличие от некоторых, не так стар и вижу прекрасно. Это привычка. Вообще, тебе пора мерить температуру.
— Уже. Тридцать восемь — таблетки действуют, я в добром здравии.
— Выглядишь, будто при смерти, — отвечает он. — Дай-ка. — Он подходит, взбивает подушку и заставляет лечь. С трудом отвоевываю положение полулежа: в конце концов, я не инвалид.
— Что ты вообще читаешь? — интересуюсь раздраженно, потому что мне «никаких книг и умственной деятельности» не прописано. — Что это? Джейн Остин? — Прыскаю и захожусь хохотом.
— Иди в задницу, — бурчит он. — Да, Джейн Остин, представь себе.
— Кое-кто у нас рома-а-нтик, — тяну я, улыбаясь. Выходит немного издевательски, поэтому он отворачивается в кресле, показывая неприличный жест.
Дождь терроризирует окна мелкой крупой капель. В момент, когда порывы ветра особенно сильны, кажется, что они и вовсе не выдержат натиска.
— Это великий роман, если хочешь знать, — обиженно говорит он.
Я понимаю, что немного перегнул палку, и все же мне весело. Хотя бы это отвлекает от мерзкой ломоты в спине.
— Конечно. Особенно мне нравится то место, где он делает ей предложение, — говорю я. — Я писал по нему сочинение, ещё в школе.
Он спускает ноги с подлокотника и оборачивается. Его веселый прищур говорит о том, что пришла моя очередь терпеть насмешки.
— Что ж, теперь я знаю твой самый страшный секрет. Я не жилец.
— А ты догадливый.
— Ты не в том положении, чтобы выделываться, Майкрофт, — говорит он полушутя.
— Да, пожалуй, не в том, — полусерьезно отвечаю я.
Комната погружается в шум дождя. Он смотрит поверх книги.
— Ты боишься меня потерять?
Его вопрос вызывает удивление со знаком минус.
— Ты куда-то собрался?
— Мне интересно, чем заняты твои мысли. Просто ответь. Боишься?
Вот он — вопрос, на который существует лишь один правильный ответ. И плевать, правдив он или нет. Он ждёт, что я скажу то, что он хочет услышать. У меня нет выбора, кроме как ответить «да». Я пятился слишком долго, дожидаясь, пока спина не упрётся в кирпичную кладку.
— Я уже ничего не боюсь.
— Круто. Мне неприятно, кстати. Просто, чтоб ты знал.
— Я не это имел в виду.
— Да? Так объясни.
— Я ответил правду. Извини, что она тебе не нравится. Я не хочу тебя терять, но я не боюсь. Даже если после тебя останется выжженная земля, это факт, с которым ничего не поделаешь. Нет смысла бояться. Это случится, и всё.
— Я тебя понял. А я вот боюсь. Что ты удивляешься, это новость? Вот такой я дурак, — раздражается он.
— Эм… Да. Нет. Наверное.
— Я думал, очевидно, что люди боятся потерять тех, кого любят. Все, кроме тебя, конечно. — Он загибает страницу и, закрыв, бросает книгу на столик.
— С чего вдруг? Ты же не думаешь, что я могу уйти?
— Ты ужасающе постоянен во вкусах, но не терпишь зависимостей. Не знаю, что и думать. Не уверен, что не уйдешь, и не уверен в обратном.
— Ты был прав, — подумав, отвечаю я.
— В чем?
— Ты дурак, — смеюсь я.
Он фыркает и расплывается в улыбке. Это. Ещё одна причина быть без ума от Грега Лестрейда. Он понимает, что я имею в виду.
— Это самое нелепое признание в чувствах. Я тоже хорош, истеричка, — усмехается он. — Мы ненормальные. Ты понимаешь, насколько это ненормально?
— В жизни не знал, что значит быть нормальным, — сквозь смех говорю я.