— Не думай об этом. Женщинам не надо лезть в дела наемников, а ты еще начнешь мне мораль читать. На, вот, купи себе чего.
Он положил на стол увесистый кошель с кронами и придвинул поближе к ней.
— Хочешь — платьев, хочешь — цацок. Я знаю одного ювелира…
— Арис.
— М-м?
— Тебе еще снится Назаир?
Откуда она узнала? Комок мякиша так и застыл в горле, он даже закашлялся, рывком потянувшись к кружке — глоток кислого пива казался почти спасительным.
— Бахира заходила сюда недавно, она рассказала мне, — объяснила Катришка, предупреждая его вопрос.
— Какая разница? — пробормотал рыцарь, ковыряясь пальцами в пироге. — Тебе «Хромоножка» тоже снится наверняка, но я же не спрашиваю, что да как.
— И не спрашивай, — она поджала губы. — Сейчас это не так важно, а я волнуюсь за тебя и… Ты все рассказываешь ей, а со мной молчишь. Не понимаю. Несправедливо.
— Жизнь вообще несправедлива.
Она не оценила его ухмылки.
— Не смешно. Отвечай на мой вопрос.
Назаирец снисходительно глянул на неё.
— Я бы не хотел тебя обижать, Катарина.
— Так не обижай! — она всплеснула руками. — Просто скажи правду, это не так уж сложно. Ты ведь говоришь с Бахирой, почему со мной не можешь говорить о том же самом, почему я «не должна об этом думать», а ей все можно, почему? Что в ней особенного?
Не знаю, хотелось ответить ему. Её лихорадочно блестящие глаза, подрагивающие губы и ломающийся голос как будто были призваны для того, чтобы он в сотый раз пожалел эту женщину, не рассказывал ей жуткие подробности их с Белкой ремесла или свои страшные сны. С другой стороны, его волновала такая заинтересованность — Катришка спрашивала о них не впервые.
— Иногда бывает, — ответил он. — Только уже не так ярко, как раньше — значит, и не беспокоит шибко. Пойми уже… Даже если бы мне хотелось вернуться туда, даже если бы я уже купил место на корабле или стал собираться в дорогу — я бы этого не скрывал.
Боги, ну и лжец. Рыцарь не считал ложь чем-то отвратным, однако сейчас даже ему стало не по себе. Нет, он бы скрыл. Смотал бы удочки как можно тише, бросил бы часть имущества в Новиграде, но… Разве теперь у него не другая жизнь? Жизнь с Белкой и с другими наемниками, прибыльные непыльные делишки, редкие встречи с лучником Мадсом и медиком Янушем — они, конечно, были теми еще мужеложцами, бесстыжими, со своей философией, которая была ему не близка, и все-таки какая разница, кто с кем спит, если его в это не вовлекают? Так назаирец старался смягчить собственные взгляды на мир. Пока его не зовут на развратную оргию — бояться нечего. Был еще низушек-травник, Брэнни. Скупердяй, ворчун, хитрец, взломщик в молодости, пекущий такие вкусные улитки с сыром, что можно ненароком откусить себе пальцы. Бахира…
Он тотчас же отбросил подальше мысли о ней. Нет, не в эту минуту. Катарина была его солнцем, а Бахира — луной. Сейчас стоял жаркий полдень, а днем о луне думать не следует.
— Правда? — Катришка улыбнулась — губы её вновь некрасиво дрогнули. — Ты бы сказал мне?
— Да, — назаирец опустил взгляд на растерзанный им пирог — трещина в корке напоминала чье-то отвратно вскрытое брюхо с выползающими внутренностями. — Я сказал бы.
Она поцеловала его в макушку, выйдя из-за стола.
— Спасибо за твою честность, добрый рыцарь.
Опасного разговора о Бахире удалось избежать и он выдохнул с облегчением, а потом даже доел суп до конца, за что снова получил благодарную улыбку. Катришка сидела около печки и штопала одну из его рубах — там уже красовалось несколько неровных швов, но ему было, в общем-то, все равно, насколько хорошо она умела шить. Важно то, что она, наконец, перестала отказываться от его денег, от кровавой мошны, как эта глупая женщина называла заработанные им кроны. Кроны за убитых, да, однако что поделаешь? Белка предложил ему дельце, Белка же придумал затею с двумя ключами от одного сундука, чтобы никто из них двоих не мог присвоить себе сокровища так просто. Со временем сундук вырос до нескольких таких же, драгоценные камни рассыпались по каменном полу, как шелуха от семечек, как речная галька. И отрезы шелка, да-да, такого, какой могла бы носить королева…
— Если вдруг ты захочешь оставить меня, — говорил Белка, играя ключом в руке, — я позволю тебе забрать свою долю в полном объеме и никто никому не перережет глотку. Гуманно, правда? Я слишком хорошо помню все наши приключения. И слишком хорошо отношусь к тебе — так, как наемнику не следовало бы.
— Не забывай, что я тоже наемник, — отвечал он.
— Значит, у нас один недуг — милосердие и уважение к дружбе, — смеялся тот.
Катришка отложила заштопанную рубаху в сторону.
— Белка сюда заходил недавно, — сказала она, устраивая руки на коленях. — До того, как уехал. Он был какой-то… грустный.
— С ним порой случается, — ответил рыцарь, проверяя клинок на остроту. Он взял точильный камень и тоже сел у печи. — Чего ему было надо?
— Я… Не знаю. Может быть, просто скучал и прогуливался мимо, решил зайти. Мы особо не говорили.
— Ты не хуже меня понимаешь, что он никогда не приходит просто так. Ему нужен либо я, либо мое согласие на очередную ерундень.
— Он тебе не нравится? — Катришка потупила взгляд. — Я думала, вы друзья…
— Вот и думай так дальше. Не лезь в эти дела, Катарина, и в следующий раз скажи ему, чтобы «гулял» в другом переулке, коих в Обрезках полно.
— Ты запрещаешь мне с ним видеться?
Назаирец раздраженно цокнул языком.
— Я запрещаю тебе быть такой наивной. Просто делай что говорю и не мешайся под ногами.
Не мешайся под ногами. Увы, теперь она обречена на это — вернее, сама себя обрекла. Она была влюблена в него по уши, даже от слепого это обстоятельство бы не укрылось — и эта влюбленность была по-своему губительна, ведь рыцарь ничего не мог ей дать. Ничего, кроме утех, кровавого золота и холодной отчужденности в минуты, когда она нарушала его границы, его мрачное спокойствие, которое было ему так по душе.
Она была как… Как назойливое солнце, пробивающееся сквозь плотные шторы. Теплое, прекрасное солнце, столь чуждое ему и одновременно столь близкое. Прекрасная любовница, почти столь же прекрасная, как Бахира, тоненькая и женственная, не имеющая ничего общего с этой офирской великаншей, как любил величать её лучник Мадс. Но даже с ней его временами не отпускало желание бежать.
Что женщины находили в нем? Отчего липли к нему, отчего покорно позволяли утолять с помощью себя плотский голод? Почему бы им не забыть даже звучание его фальшивого имени?
— Тебе хватит тех денег? — спросил он на следующее утро, рассматривая свой потрескавшийся щит. — Тех, что я дал вчера.
— Благодаря им я могу целый месяц есть как королева, — Катришка усмехнулась и надкусила зеленое яблоко. — Вернее, благодаря половине. А другая половина пойдет на платья и побрякушки — на все то, что ты так любишь. Ты… Ты как-то сказал, что хочешь увидеть меня в голубом. В голубом шелке.
— Да. Но для него нужно гораздо больше.
Она скрыла недоумение за улыбкой.
— Больше… Больше крон?
— Верно, — назаирец заправил рыжую прядь за её ухо. — И поэтому я уеду. Вслед за Белкой, ненадолго. А когда вернусь — у тебя будет и голубой шелк, и кольца с ожерельями, и жить ты будешь не в этой дыре. Ты забудешь про бордель и станешь приличной женщиной. Моей женщиной.
Он мог бы и не говорить этого — разум девчонки уже затуманился при одном только слове «шелк».
— Правда ненадолго? Ты обещаешь вернуться как только сможешь?
Её голубые глаза влажно заблестели. Сейчас заплачет.
— Обещаю. Ты знаешь, что я всегда возвращаюсь.
— Тогда… — она улыбнулась, сморгнув слезы, и взяла его за руку — обхватила её своими маленькими ладошками с ноготками в белых пятнах. — Тогда я буду здесь, когда ты вернешься. Бахира научит меня офирским танцам и пляске с саблей. Она уже пообещала.
— Только не обруби свои пальчики, — угрюмо улыбнулся рыцарь. — И не распускай соплей.