Но вот, Ямамото–сан, который хорошо разбирается в собаках, догадался: они лают не на человека! На маленького зверька: весело, редко… На человека — чужого — собака лает зло, часто, громко. Мы замерли. И лай больше не повторился. Но мы были уже на ногах! Это и было жизнью…
Грибы мы нашли тотчас. Но они — мерзлые и свернувшиеся от мороза — нас не насытили. Мы начали жевать хвою. Желудок ее не принимал. Тогда мы стали копаться в еще не замерзшей отмели. Руки в казалось бы ледяной воде немного отошли… Несколько найденных нами больших раковин были пустыми. Но потом мы откопали колонию маленьких — полных и сытных. Мы почти наелись моллюсками, накопав их целую сотню. Вернулись к грибам. Нашли новую семью. Насытились, наконец…
На этом месте мы «паслись» до темна. Желудки наши были полны. Мы углубились в тайгу, нашли несколько упавших деревьев с вывернутыми из земли корневищами. Натаскали под них хвойных ветвей, накидали постель, зарылись в нее. И, прижавшись друг к другу, уснули…
Пробуждение было страшным: за несколько ночных часов все вокруг, по пояс, покрыл снег. Он и теперь все валил и валил, будто небеса разверзлись. И не было конца ему. Он завалил нам дорогу к жизни… Где эта жизнь? Мы не знали. И не могли двинуться к ней. Однако, снег упрятал от нас и пищу. Это уже было концом… За день, накрытые снежной пеленой, мы ничего не смогли придумать. Тишина вдруг настала, словно нас окутало ватой. Шум реки исчез — Ангара покрылась льдом и движение его прекратилось. Прошли еще один день, еще одна ночь… Мы поняли, что находимся в устъи какой–то небольшой и тоже замерзшей речки. Ничего другого не оставалось, как собрав последние силы — сколько же у человека этих самых «последних» сил? — двинуться по этой речке вверх, вглубь тайги. Там, в лесу, теплее. Там легче добыть «подножный корм». Легче устроить хоть какое–то жилье. И хотя речной лед был уже покрыт глубоким снегом, двигаться по нему было легче, чем через лесную чащу довольно крутых речных берегов. Пойти же вниз по Ангаре мы не могли: через пелену падающего снега мы увидели впереди уже привычные нам неприступные берега–обрывы. Пробираться верхом было опасно. Там могли быть поселки…
— Вот, — закончил Кобаяси–сан… Вот… Так мы добрались до той пади… До «Медвежьей» — так назвал ее Аркадий–сан… Как добрались? Не знаю… Ничего не помню… Да и Ямамото–сан вам не расскажет. Не сможет…
Я сидел молча, потрясенный рассказом Кобаяси–сан. Картины трагических событий на Ангаре, как когда–то видения в ее волнах у Братска — розовые кровавые пузыри у мертвой, простреленной головы Миши Крочека — стояли в глазах. Я снова увидел кровь в бирюзовой глубине реки, искаженное болью, беззвучно кричащее, раздавленное бревнами лицо человека… Я был приговорен вновь и вновь — без конца — испытывать чужую боль… Теперь она отлилась почему–то ангарской стремниной… И увлекаемыми ею в неизвестность окоченевшими, сходящими с ума от нестерпимого грохота завала японцами, намертво привязанными к несущимся в студеном речном потоке обледенелым бревнам…
— Ты чо? Помер, что ли? Элиф тибе все ето вперьвой, вновину?
— Да, нет, Аркаша… Ты мне лучше объясни: зачем мы все это приволокли сюда, — я показал на мешки и туеса с едою, — если мы сейчас уведем отсюда японцев? Ладно, — не сгниет оно, — мороз на дворе. Но ведь растащит всю эту снедь зверье всякое!
— Не. Не расташшит. Мы усё в баньку упрячем. Банька моя — надежнай лабаз от мишков, да россомах! И схочуть взесть, да хрена! Не получисса у их. Проверено за сполдесятка годков. А што уведем… Так надоть, брат. Охотнички, боюся, наведаються: собачкам–та ихим жилле, да и человека спочуять не долга….. Запаха устоялися — их убрать надоть. На время, хотя. А здеся база моя, эслиф никого нету… Охочусь я тута. И на случай усякий разнай…
Я Аркадию верил. Но в чем–то меня одолевали сомнения: хитрит мужик, что–то затеял…
Мы быстро собрались в дорогу, прихватили харчей на пяток дней хода, двинулись еще выше по Каменке, чтобы развернувшись на запад, подойти к верховью Борёмы через мою ишимбинскую заимку. Договорились: японцам разрешить только толкать нарты: они были еще слабы для быстрого движения по горному лесу, теперь уже по грудь засыпанному сухим снегом. По нему бы в ивнячках–снегоступах идти. А у нас не было даже обыкновенных лыж. Их не взяли специально: оставляют даже на сухом, сыпучем снегу долго держащийся след. А следов–то нам с нашими гостями оставлять никак не надо было…