Был бы последним этот «полет» Хорста. Но удар был так мощен, что Ставински выброшен был вверх, в густую темень разлапистого кедра, и, крича от боли, ухватился руками за сучья…
Сохатый развернулся, прыжком, резко закинув передние ноги, добрался до заметенного снегом ствола спасительного кедра, смаху рубанул по нему рогами… Отпрянул, взбил копытами сугроб… Снова ударил… В эти мгновения сохатого «взяли» подоспевшие лайки, которые до того крутились около идущего далеко позади Анатолия. Одна из собак вгрызлась злобно и нахраписто в заднюю ногу лося, другая бросилась к морде… Лось развернулся к ней, но третья ухватила его за серьгу под горлом… Молодой сохатый отпрыгнул, было, в сторону, но лайки намертво взяли его, и не только не оторвались, но вгрызлись теперь со всею страстью добрых промысловых собак, притравленных на зверя… С бесполезным ружьем в руках, Юлиус замер за соседним деревом… После короткого молчания сверху, сквозь гущу веток, полушепотом, полукриком — голос Ставински: — Чего стоишь, болван?! Стреляй же!
— Чем?! Соплями?… А «болван» — это который на дереве с патронташем! …
Выстрел Анатолия из «Ижевки» 12–го калибра положил конец всему, что еще могло произойти на тропе…
— Мудаки немецкие! Цивилизованная раса, мать вашу распромать!!! Счастье, что зверь молодой, не стрелянный! Был бы одинец–старик — он бы вам показал как свободу любить, паразиты!… Я ведь предупреждал: без меня по такому зверю не бить!…«Стрелки ворошиловские»..
Результатами первого «знакомства» немцев с лосем были килограммов триста отличного мяса, очень необходимая в тайге зимою шкура и два поломанных ребра у Хорста… Слава Богу, — рана была закрытой. Ставински донесли на связанных лыжах до Толиного зимовья. Там огромный — в тарелку — почерневший синяк на боку залили иодом, густо смазали муравьинной кислотой, туго перевязали полотнянными полотенцами. Потом Хорста обернули в одеяла, заставили залпом выпить полулитровую кружку спирта с перцем и медом, укутали собачьей дохой.
— Вот, Ziegenfiker, болван, — поохотился!, — бросил Эрих, который во время всего происшествия на тропе крепко спал в балагане. Отдышавшийся, откашлявшийся, просто возвратившийся на этот свет после спирта с перцем, Хорст долго приходил в себя, хватал воздух открытым, как у селедки, ртом… Потом отдохнул от пережитого /не в лесу, а после кружки!/, проговорил медленно и убежденно:
— Не злись, Эрих… А все–таки здорово я за сучья зацепился, — намертво! Он, мерзавец, меня бы там не достал никак!
— Вы только послушайте этого идиота! «Его лось не достал!«… Оказывается, это он сам «достал» лося!… На суке, наверно! Ну… твое счастье, что у тебя ребра сломаны!…
Поздно вечером был совет. Компания гадала: что делать с ребрами Хорста? Решено было: рано утром Анатолий уходит в Раздольный. Там будет искать доктора Сергеева, — никому больше Толя не доверял. Перед сном сварили верхнюю губу сохатого — классическое таежное лакомство, украшавшее и семейные праздничные столы каждого удачливого охотника. Для Хорста изжарили серьгу — нарост под горлом лося, — сладкое, необыкновенно вкусное блюдо. На завтра Толя распорядился для Хорста изжарить — прямо в шкуре, зашив ее мешочком — коротенький сохатиный хвост. Блюдо это почитается у эвенов лечебным, снимающим температуру, спасающим человека от заражения крови, если его порвет зверь. Без шкуры при жарке уйдет самое ценное — особый терпкий жир вытопится зря и пропадет. Улетучится запах и вкус, напоминающий томленные в сметане и выжаренные в свежем барсучьем сале чуть подсоленные боровые грибы…
Еще не разыскав Сергеева, который, точно, в Раздольном отсутствовал, Анатолий наткнулся на Кешу Убиенных — Начальника Пожарного депо, где квартировали тычкинские «Сивки—Бурки». Засомневавшись с минуту, Анатолий попросил Иннокентия передать Аркадию Тычкину, что к вечеру, если справится, и если вообще придет автобус, он забежит к тому до дому. И снова бросился искать кого–нибудь, кто знал, где теперь Сергеев. Уже перед самой посадкой в старый друндулет /идущий в тот день из Мотыгино в Кировский/ Анатолию сказали, что Сергеев как раз на Кировском, в амбулатории. Добравшись до Центрального, Клещенко до Аркадия не побежал. Но, упросив шофера, в случае чего обождать, он кинулся в аптеку больницы. Нину он не застал. С отчаяния уговорил сторожиху «кредитовать» ему для сенозаготовок десяток пачек ваты, десятка два бинтов, марли, йоду и стрептоцида. Толю в районе знали: поэт /или писатель/, сторожит на Черной речке Раздолинское сено и пишет там книжки. Его потому и кредитовали до получки /которая на сенокосе — раза два за лето/. Покупки косцы–бродяги и бичи — «производили» по ведомости, Бог знает кем составляемой и проверяемой, так как денег у всей этой публики, не исключая Толю, отродяся не водилось.