А тот, что первым задал вопросы, снова спросил:
— Кто еще к тебе приходил, — вчера–ли, сегодня? Кто был?
— Не знаю. Ко мне сюда, в избу, последними заходили эвенк Степан с дочерью. Больше никто. А если и были около, — приходят, видят закрыты двери — уходят. Мало ли их? Но это — все больше осенью, когда охота начинается. Ну, летом, когда полевой сезон. А теперь, зимою /я, вдруг, вспомнил о «других», не частых посетителях!/, почти никто не приходит. Вот, только, перед новым годом Зенин приезжал, охотой. Останавливался.
Имя Зенина произвело впечатление. Вся команда собралась, взобралась, на лошадей, тронулась гуськом по тропе в сторону Ишимбинского устья…
Скрытничали, товарищи энкаведешники: «тунгусы»! Но то, что искали они именно японцев, было ясно. Неясно было, — продали нас, или это «плановый» поиск Илимских беглецов? Хотя, не очень верилось, что, вдруг, через столько времени после бегства из другой области, погоня придет именно сюда, в самую северную часть огромного «чужого» района, в лице вот этих вот пятерых конных загребал–конвойцев. Не–ет, други, — продал нас кто–то! Быть может, не нарочно, но продал!… Наезд этой пятерки, облава на Черной речке, переданные нам приказания Грязнова, начальника милиции, о подготовке '«прочесывания»' всего района… Все это было в одном ряду. И больше смахивало на нецелевые, ненаправленные действия, которые, просто, местные власти не умели организовать. Но не «плановые» поиски разбегавшихся заключенных в Крае. Засуетились, значит, забегали начальнички, плеснули им сверху скипидара, под хвосты! Но это их заботы. А нам что делать? Реагировать как? Тоже замельтешиться параллельно их панике? И тем по–настоящему наследить и выдать себя и всю организацию? Или сидеть себе тихо, благо все наши беглецы упрятаны, отсиживаются в местах глухих, дальних. И там, — в урманах непроходимых, даже промысловиками редчайше посещаемых, истинно медвежьих, а не только по прозванию падей, — спрятаны в схронах вдали от не означенных на карто–схемах геологов семейных зимовий. И зима. Начни переводить людей с места на место? Только в пургу, в сильный снегопад. А так — вот они, пожалуйста: отсюда вышли — туда пришли. Быть по сему: сидеть им и нам тихо, не суетиться. Благо, обратно же, — зима! Запасы целы. Нужно будет, — еще подбросим, в пургу или в тот же снегопад. Что есть — не испортится. Свежины? А рыбка всегда свежа! Бери — не хочу. Выходить на охоту, на продовольственный промысел нужды нет. Все проблемы… Мы даже решили с Аркадием Тычкиным и Ефимом Ильичем, когда встретились на Центральном до праздников, что всеми этими «новостями» беспокоить иностранцев не будем. Они и так постоянно насторожены, живут на одних нервах. Потом, люди они все военные. Как себя повести, в случае чего, знают. Знают и то, что попадать им в руки чекистов нет резону. Сурово, но уж так получилось. Такие им, да и нам с ними заодно, выпали карты…
Повязаны, получается, одной веревкой…
…После ухода ловцов решил выждадь три дня. Потом, если все будет тихо, сбегать к Мише Соседову и к Вышедскому.
Не получилось: через двое суток пятерка загребал нагрянула снова. Не слезая с лошадей тот же старший /под одинаковыми белыми армейскими полушубками без знаков отличия званий их не узнал/ вызвал меня из зимовья:
— Ты кому брал продукты на фактории?
— Себе. Я их там всегда беру — так Зенин приказал, когда селил меня здесь, у ключа… Заведующий мне верит — дает и в долг.
— Погоди! Ты брал сахару перед новым годом? Куда тебе столько — куль цельный, — восемьдесят кило?
— Как куда? Чаи гоняю. Засыпаю бруснику. Она у меня, — вот, в сенцах, — в ящиках, в двух. И еще в подпольи, в окаренках…
— Остальной где?
— Там, на вышке — вы же видели.
— Ладно. Сало брал? Десять кило? Зачем столько?
— Но масла–то у меня сроду не водилось! На чем жарить–парить? Жрать мне надо? И, опять же, угощать, когда люди заходят? Тайга же. Не продснабовская столовка за углом. А ходить туда–сюда за полкило не могу — работа.
— А чем ты своих тунгусов угощал?
— Эвенов? Чаем с вареньем, печеньем с фактории. Ну, рыбой на сале… Рыба своя…
— А говорил — «не были»!
— Как не были! — Были! Семен с дочерью.
— А другие двое?
— Зачем вам эта бодяга: «Были — не были»? Был бы кто — сказал бы. Для меня все здесь равны: что эвены, что русские, что хохлы…
— Сам–то кто?
— Голландец.
— Ни хрена! «Голландец»! Как к нам–то попал?
— К кому это — «к нам»?
— Ну, к русским. В Россию, значит.
— Я здесь родился. Родились здесь мать и отец. И деды. И прадеды…