…Известие, которое принес Танненбаум, сродни штормовому предупреждению. С мгновения, когда оно вот так вот прозвучало корабельным «ревуном» и ударило в сердце человека, если человека, у него напрочь улетает спокойствие. Ибо в России жизнь человеческая с раннего детства бьется выброшенной из воды рыбой на дне утлого суденышка судьбы, что мечется в волнах условностей узаконенного беззакония.
И эта единственная и неповторимая жизнь ничем абсолютно не защищена. Вся без остатка — она собственность слепой силы национальной ненависти, которая порождает, время от времени, невероятной силы штормы, закручивает их во всесокрушающие смерчи и бросает в народы.
Трудно, очень трудно тотчас после штормового сигнала рассуждать спокойно, находить оптимальные решения. В такие минуты, вместо каких бы то ни было решений, мозг раскалывается от вопросов, на которые нет, не может быть никогда, наверно, никаких ответов…
До сих пор мне очень трудно представить, что при этом испытывает совсем юная человечья душа, не наработавшая опыта общения с себе подобными особями. Мое детство и юность моя прошли в иных координатах времени. И штормы, крушившие тогда и мою душу, приходили из иных широт. И обрушивались всею мощью на все общество, за ненадобностью еще не рассаженное по расовым камерам и зонам. Хотя уже тогда Топор Времени рубил моих дедов, родителей моих, моего брата, меня самого не только в силу активных антипатий к большевизму. Отнюдь.
Но мне очень знакомо, понятно состояние людей зрелых, с опытом жизни, переживших расовые игрища двух нелюдей, близнецов–братьев Сталина и Гитлера, когда эти люди слышат — узнают — в канун 1953 года ТО, с чем до нас добрался из Новосибирска от неизвестного им Слуцкого Исаак Львович Танненбаум.
…А пока одни заботы думать о которых особо не надо: ведь тех же стариков и детей везти по зимнику можно только в кабинах машин. Остальным придется взобраться поверх груза. Соответствующе одевшись — лежать надо будет не сутки, не двое, не трое, возможно, на таком морозище, да под ветром, что постоянно тянет с Севера в тасеевской, да ангарской поймах. Однако, приодеть необходимо и пассажиров в кабинах — в пути случается всякое. И хорошо, если случается на участке пути, идущем в густолесой тайге! Здесь — костер из сушняка, и только полушубки, да дохи не спалить бы, часом. Ну, а если что случится с движком на ледовой трассе от устья Тасея — вверх по восьми–десяти километровой шири Ангары, где дорога крутится меж торосов как раз посередине реки, а далекие, укрытые лесами берега высоки и круты, и зимою вовсе неприступны?! Тут только полушубок с собачьей дохою на первый час, да те же собачьи унты. И, конечно, запасные шины для костра, если их хватит. А хватает–то этого добра на часы, пока движок не наладят… Если наладят, все же…
Снова — в который- раз — выручил Миша Соседов.
Что–то у него к зиме не заладилось с Рыбнадзором. То ли предшественник еще не уволился и квартиру в Мотыгино не освободил? То ли экономии ради решило рыбное начальство дожидаться весны, и тогда брать нового рыбинспектора — к самому времени браконьерства? Делать нечего, и Михаил снова сел за баранку. Сперва возил он грузы в самом Мотыгино и по району. А как зимник устоялся и движение по замерзшим рекам началось, вышел он в колонне Северо—Ангарского горно–промышленного управления в дальние рейсы — повез в Канск на Транссибе ящики с раздолинской сурьмой.
Вряд ли когда слышал Миша Соседов слово это мудреное: психология. Наверняка не слыхивал отродясь. Но сам–то психологом был тонким, что при его простоте много ему помогало. И теперь помогло с осуществлением миссии, задуманной раввином Слуцким. Потому тотчас после рождества, с первой колонной машин, Михаил благополучно доставил в Удерею к нам первые шестнадцать семей беглецов. Возможность их разоблачения мы все переживали мучительно, строя привычные схемы сокрушающих действий властей, если этот нами организованный «железный поток» будет расшифрован. А Миша Соседов, в этот раз за отсутствием Тычкина взявший на себя инициативу реализации плана Слуцкого, много раньше нас сообразил, — и еще успокаивал меня, — что особо хорониться, секретничать в нашем деле не из–за чего. Именно, не ссыльных же он везет, а что ни на есть вольных — вольней некуда /в правоте своей он особо убедился уже в Канске, когда увидал, что за «птицы»провожали старых и малых, — там, однако, меньше майора и провожающих–то не было!/. А известно — вольному воля! Вот и врачей, например, середь приезжих через однова. — Так ведь спасибочки еще пусть начальнички районные скажут, что имям такех вербованных привезли! Не бичей, не алкашей, не шушеру какую. А что Удерейский район ссылочный, так ведь оне «внутрё рыйону едуть, а не с него! Это если с него, — покажь паспорт с командировкой, да с путевым листом, эслиф шофер, да пропуск…