— Так ведь для блистательного, по–вашему, ее исполнения нужен блистательный же исполнитель. Тот же Жуков. Но, по–вашему же, Жуков Сталину не простит. Сталин об этом знает. Как же они поладят?
— Думаю — никак. Если говорить о них. Сталин ведь не просто знает, что Жуков его ненавидит. Он знает… что и Жуков знает о его ненависти. Так же, как знает Жуков, что Сталин землю носом роет, чтобы найти верный способ избавиться от Жукова. А верный, — со сталинских позиций — это надежный и выгодный. Понимаешь, Сталин — трус. И Жукова он боится панически — ему лучше других известно, что Жуков, быть может, один из всей плеяды полководцев Второй мировой безоглядно обожаем народом. Тем самым, которого гнал он безжалостно под германский огонь. И положил миллионы. Но любовь зла, как известно. И Сталин страшится убрать Жукова, пока не уверится в надежности метода. Но, вместе с тем, он не может отказаться от своего кровавого прагматизма — ему смерть Жукова должна лавры некие принести, доход. Капитал. И таким капиталом может стать… ну, несколько запоздалое разоблачение того же Жукова и иже с ним. Но ведь и Жуков не может об этом не знать!… Что это мы на маршале зациклились?! Не ждите, Вениамин Залманович, Жуков не объявится на сцене этой поганой пьесы. «ЖУКОВ» он все же…
…Веселее от этого заключения великого генштабиста не стало. Теплилась, однако, надежда. Уверяют бывшие солдаты: снаряды в одну воронку не падают. Потому, каким же таким манером получится у них повторить «подвиг» Гитлера, — его технологию «решения», а у Сталина — так же организовать поведение миллионов, чтобы сами, колоннами: по–пятеркам, и даже под музыку. Хотя, конечно… Преимуществ в этой части у Сталина — не счесть. Все обойдется куда как дешевле: и «общественные» структуры подготовлены полностью и проверены на надежность, и ни в «циклонах», ни в крематориях, даже в дорогостоящей инфраструктуре вроде электрифицированных и. канализированных городков нет надобности. Все будет национальным по форме и социалистически-ГУЛАГовско по содержанию — во главе с известными юденрат'ами загонят в перестойные леса Дальнего Востока — питомник всесоюзный энцефалитного клеща, выжмут в три месяца план по лесозаготовкам по «пайковой раскладке–методе», завещанной основоположником мирного, постоктябрьского строителъсва ГУЛАГовского социализма в СССР Главным Евреем Нафтали Ароновичем Френкелем.
И ликвидируют морозом и голодом. Без проблем. И без следов: в тайгу государственные комиссии из стран–победительниц не заявляются. Делать им там нечего. В тайге звери живут разные. Всё подбирают быстро и дочиста. На Востоке тайга мокрая. Там кости дольше полутора, от силы до двух лет не сохраняются…
Но кто же, кто же? — мучил меня почему–то вопрос.
И тут — октябрь 1952 года. Пленум центрального комитета. И сразу 19–й съезд партии. Внимательно слушаю сообщения голосов. Отчетный доклад, — Маленков выскочил! Директивы новой пятилетки; изменения в уставе. Итоги пути. Вот! ВКП/б/ превращается в… КПСС! Это уже ближе, теплее, похоже: «СС»! Только шутки шутками, а дела нет — ничего понять невозможно.
«Балтика», однако, настороже…
И вдруг!! Опальный маршал, предмет нашего с Георгием Самойловичем спора, но и животного страха Сталина и его окружения, объект злобной, паталогической зависти и бешеной ненависти военной верхушки — маршал Жуков, загнанный в ссылку тылового военного округа, он вдруг воскрешается Сталиным. И выдвигается; неожиданно для всех из мрака забвения в яркий свет рампы политической сцены. В разгар подготовки «окончательного решения». Под заявление–реплику товарища Сталина, что пора ему, старику, генералиссимусу, на заслуженный отдых. И молодые должны: заступить его, вождя, место.
Вспомним, он и в 1945 году, после парада Победы, бросил эту мысль–приманку «молодым» — интересным…
Что же скажет генштабист Иссерсон теперь? Что: теперь мне ответит: — Помните, в конце «Золотого теленка»?: Ах, как плохо, — думал Александр Иванович, — плохо и страшно! Вдруг он сейчас меня задушит /…/ и отправит малой скоростью /…/ … А может, его… малой скоростью /…/, — подумал Александр Иванович /…/ Строго конфиденциально. А?…
…В те годы и потом, много позднее, я не раз возвращался к смущавшей меня мысли: разбирался ли до конца ангарский охотник с «почти что пятиклассным образованием, не получилось больше учиться — работать надо было, — мать на повале убило, а я в семье старшим остался», разбирался ли до конца, понимал ли Михаил Соседов то, что мы затеяли? Ведь в наших делах он был первой фигурой, на нем держалась наша попытка вырвать у правящих преступников несколько десятков человеческих жизней, уже включенных на убой. Преступники эти никому ничего не прощали и жестоко расправлялись с теми, кого считали способными сопротивляться. А мы ведь не просто сопротивлялись, — мы планы их пытались сломать! И то, что сейчас сделал Михаил Соседов, узнай они об этом, вызвало бы их немедленную реакцию. Не надо было нашего опыта, чтобы представить, как развернулась бы при этом судьба всех без исключения Соседовых, вечно виновных и без того потому только, что родились казаками в казачьем Забайкалье. Они вспомнили бы все — и беглых японцев, которым он жизнь спас вместе с Тычкиным и нами, и обреченных на мучительную смерть немцев, бежавших из страшной «Стрелки» и тоже спасенных участием Михаила. Вспомнили бы и ушедших из–под конвоя зэков–россиян на Петропавловском… Ну, а «за жидов» был бы с Михаилом особый разговор…