После часа мучений на свет появился мальчик — светленький, не в маму. Знахарка смотрела на вспотевший лоб роженицы, искусанные губы и не находила самого важного в лице — радости. Не было даже простого интереса к ребенку: мальчик ли, девочка. «Проклята, как пить дать, — подумала знахарка. — Тяжело по-цыгански проклята, аж духом могильным разит. Кто ж ее так, за что? Эх, умеют наши сестры напакостить. Слыхала как-то про одну такую. О ней среди своих молва идет, что против цыганских законов пошла, решила детей мужа извести. Никого не пожалела, порчу на весь род навела, да сама от этой порчи и погибла. Нашли ее с кухонным ножом в сердце на окраине какого-то города. Так оно и должно быть. От чужого зла можешь спрятаться, от своего — некуда. Странно, что эта „порченная“ Мария родила живого мальчика. Обычно у таких, как она, сыновей сразу туда забирают. Может, кончилось проклятие?»
Знахарка устала, но надо было идти на трассу, искать помощь, только бы эта несчастная ничего с дитем не сделала. Укутав орущего младенца в платок, пошла к шоссе, еле волоча ноги. Всю дорогу думала, как поступить: можно ведь вообще не возвращаться, а ребенка себе оставить, чтобы мать его в могилу за собой не утянула. А можно наоборот — попробовать спасти мать, избавив от порчи, тогда и сына своего она в обиду не даст. Только где эту силу взять? Надо бы с нашими посоветоваться.
Она долго шла и молилась разным богам: Иисусу, Аллаху и немножечко своему — цыганскому, которого сама себе придумала. Он был бедовый и щедрый, богатый и красивый, хитрый и справедливый — настоящий цыган. Видимо, кто-то из них услышал молитву. Первая появившаяся на трассе машина была старенькая инвалидка, жигуленок Петра. Он возвращался из города, накупив всего, что может понадобиться ребенку.
Услышав от знахарки, что там, в лесопосадке, лежит только что родившая женщина, ни минуты не сомневался, о ком идет речь.
Имя мальчику дали не сразу, потому что ребенка Мария никак не называла, говорила: «Его сын». Молока у нее не было, поэтому на крик его не шла, да и не могла бы — ноги не держали, все время падала. В больнице провели обследования, ничего угрожающего жизни не нашли. Сказали — послеродовая депрессия. Выписали таблетки. Она выпила все сразу. Пётр не доглядел. Опять больница, промывание, капельницы. Мария бредила, звала маму Раду и Николая. Все твердила: «Коленька, послушай, как звучит», — и тихонько поскуливала. А потом, когда казалось, что уже самое страшное позади, остановилось сердце. Как ни старались его запустить, не удалось.
Пётр решил, что мальчик будет Николай, если уж это имя ей так дорого. Записал на свою фамилию. Растил двадцать лет, а как разменял седьмой десяток, отнялась и вторая нога. Испугался, что уже не встанет, и тогда рассказал Николаю все как есть.
Любовь Марковна, глотая слезы, открыла перед гостем семейный альбом, который лежал на виду, потому что Антонина, как всегда, забыла положить его на место, но сейчас это было кстати.
— Смотри, Коля, это твой отец, — ткнула она в одну из фотографий, на которой человек в галстуке-бабочке был похож на Николая, но и не похож одновременно. — Народный артист, знаменитый баритон Николай Добужанский. Слышал о таком? — спросила Люба. — Его портретами и афишами полстраны были обклеены.
— Я не меломан, простите. Не слышал. И где он гастролирует?
— На том свете, — злобно проворчала она.
— Ясно, — похоже, совсем не огорчился Николай. — Вы мне лучше маму покажите.
Марийкиных фотографий было много: вот она совсем маленькая на деревянной лошадке; Мария октябренок; Мария в кружевном платье у рояля; Мария в роскошном костюме на сцене оперного театра. Девочки охали, разглядывая ее красоту и наряды. Николай поглядывал на часы.
— Вы торопитесь? — спросила Антонина.
— Да, ночной поезд. Все сделал, как папе обещал. Надо же, еще вчера о вас ничего не знал. Мне в паспортном отделе отказали — пойди докажи, что я внук Рады, но хоть сообщили дату смерти. И на том спасибо. Кладбищенские парни выручили. Все фамилии раскопали, помогли вас найти. Вот только одного не пойму — рядом с могилой Рады памятник с маминым именем. Как такое может быть? Она же у нас похоронена.