– Я понимаю, что уже поздно. Надеюсь, не очень помешал?
– Нет, совсем нет. Я тут шью на досуге и смотрю телевизор. – Она открыла дверь пошире: – Заходите же.
Войдя внутрь, Льюк стал с удивлением оглядывать помещение. Маленькая квартирка выглядела теперь совершенно иначе; но он не мог понять, в чем дело, – мебель осталась той же.
– Что вы сделали с этой квартирой?
Она широко улыбнулась:
– Просто сшила новые шторы, разбросала подушки, повесила картины, поставила горшки с растениями.
Да, подумал Льюк, она обустроилась так, словно решила остаться надолго. С одной стороны, это хорошо, с другой – с какой стати я так обрадовался?
Она останется здесь до тех пор, пока не найдет другую работу, и чем скорее она уберется подальше, тем лучше для меня. Так в чем же дело?
Льюк засек пристальный взгляд Джози и натянуто улыбнулся:
– Квартирка выглядит что надо.
– Спасибо.
Внимание его привлекла швейная машинка на обеденном столе.
– Шьете еще одни шторы?
– Нет, это… просто так. – Метнувшись к столу, девушка сгребла пестрые лоскутки и запихнула их в пластиковую сумку. – Простите меня за беспорядок, я не ждала гостей.
Джози была как-то странно возбуждена; конечно, это было нагло с его стороны – прийти без приглашения, но ему так хотелось поговорить с ней, а то, что он хотел сказать, было не для телефона. Сунув большой палец в карман, он решил сразу перейти к сути.
– У меня на автоответчике ваше сообщение: нужно увидеться. Наверно, это по поводу рекламы, да?
Льюк с усилием сглотнул: он хотел взять быка за рога, но пока что это не очень получалось.
– Я сожалею о том, что… э-э-э… я не сразу откликнулся, но… поверьте, я был в самом деле занят.
Молодец, О'Делл, съязвил он про себя. Занят ты был как раз тем, что старался о ней не думать. Вел себя как последний хам, когда она пришла к тебе, а потом изо всех сил боролся с желанием ее увидеть.
– Я как раз пришел сказать вам, что продумал ваши планы и с ними согласен. Можете действовать.
– Вы их одобряете?
– Н-ну, «одобряете», может, слишком сильное слово, я ведь не очень разбираюсь в том, что касается гостиницы. А вы на правильном пути.
– Об этом вам сожалеть не придется.
Сомнительно, подумал Льюк, с тех пор, как ты появилась тут, я только и делаю, что о чем-нибудь сожалею.
– Ну что ж, давайте попробуем и посмотрим, что из этого выйдет.
Улыбаясь, Джози села на тахту и похлопала по ней ладонью, приглашая его.
– Спасибо за доверие, но я вам звонила не поэтому.
Он опустился рядом.
– А почему же?
– Дело в том, что я нашла в компьютере кое-что интересное для вас. – Голос ее был тихим, а лицо таким серьезным, что это его встревожило. Такой он ее никогда не видел.
Джози взяла с кофейного столика пачку бумаг и протянула Льюку.
– Ваш отец вел дневник. Сегодня утром, когда я просматривала файлы, я его нашла.
Сердце Льюка подпрыгнуло и остановилось, потом забилось учащенно.
– Дневник? Вы хотите сказать – личный?
Джози молча кивнула.
Льюк смотрел на рукопись так, словно она могла укусить. Он протянул руку, чтобы взять ее, но рука двигалась словно в замедленной киносъемке – тяжело и неловко.
В глазах Джози светилось сочувствие, и он этому удивился. То ли она знает, что я нервничаю, то ли уже прочла и знает, что там?
– Вы читали? – спросил он резко.
Поколебавшись, Джози ответила виновато:
– Я знаю, что не должна была этого делить; начала читать, чтобы понять, что это такое, потом… потом я не смогла оторваться. Простите меня, я влезла в чужие дела и…
– Это меня не волнует, – сказала он. И подумал: меня волнует содержание дневника. Неужели в нем подтверждение того, чего я всегда боялся: отец обвиняет меня в смерти матери? Желудок свело спазмой.
В комнате вдруг стало душно, открытый ворот рубашки показался слишком тесным. Он все глядел на рукопись, и буквы плыли перед глазами. Нет, читать он не в состоянии. Льюк сглотнул слюну, дернул кадыком и спросил:
– Ну и что там… написано?
Льюк сжал зубы, чтобы удержаться и не сказать: «Мне все равно, я не хочу знать». Может, проще унести эти чертовы листки и сжечь их или отложить до лучших времен, когда он наберется мужества узнать правду? Лет эдак через сто.
– Может, вам лучше взять дневник домой и прочитать его в одиночестве? – Джози пыталась помочь.
Почувствовав ее руку на своей, Льюк поднял глаза и увидел лицо девушки: глаза успокаивали, взгляд был теплым и мягким. Каково бы ни было содержание, проще будет узнать все прямо сейчас. Сжав ее руку в своей, он сказал бесцветным голосом:
– Я бы хотел, чтобы вы мне рассказали.
Глаза девушки вдруг стали еще более синими, словно повернутый к свету сапфир. Она пожала ему руку в ответ на его пожатие.
– Отец любил вас, Льюк. Он построил гостиницу для того, чтобы вы не повторили его судьбу.
– То есть? – скорее прохрипел, чем спросил он.
– Он боялся вашего одиночества. Боялся, что, разведясь с Черил, вы станете таким же отшельником, как он после смерти жены. Что вы запретесь на ранчо и изолируетесь от людей. – Джози положила свою руку поверх его ладони. – Он знал, что не очень здоров, Льюк. И построил гостиницу для того, чтобы вернуть вас к людям.
– Не очень понимаю…
– Он полагал, что, управляя гостиницей, вы поневоле будете окружены постояльцами. А живя на ранчо, превратитесь в закоренелого одиночку. Это его угнетало.
Льюк уставился в одну точку, пытаясь переварить услышанное.
– Ах он старый лис, – пробормотал он наконец. И тут до него дошла вторая мысль: – Он что, знал, что умрет?
– Да. У него было больное сердце.
Откинувшись на спинку тахты, Льюк пытался понять все сразу.
– Он винил себя за смерть вашей матери, Льюк. Считал, что в тот день должен был сам поехать с вами, сам должен был вести машину. Тоска и чувство вины сделали его таким сухарем. А между тем отчуждение между вами все росло. И к тому времени, когда он собрался с силами и понял, что происходит, пропасть была уже велика. Он не знал, как ее преодолеть. – Джози сжала ему руку. – Но он любил вас, Льюк. Он построил гостиницу именно из любви к вам.
Отец меня любил. Он не винил меня в смерти матери.
Льюк сидел почти не дыша и не отрываясь смотрел на Джози. Он слышал ее слова, но смысл не доходил до него. Смысл казался нереальным; единственное, во что верилось без труда, – это в сияние голубых глаз, излучающих теплоту, сострадание и заботу.
Наконец, он опустил взгляд на листки распечатки и начал читать. Джози сидела бок о бок, читая вместе с ним. Время от времени она указывала на те слова, которые упоминала.
Через полчаса, положив на тахту последнюю страницу, Льюк воскликнул:
– Каким же я был олухом, черт бы меня побрал!
Значит, отец его не отвергал и ни в чем не винил. Он просто попал в полосу депрессии, стал как бы ее жертвой. Грудь Льюка переполняли самые разные чувства: жалость к отцу, страдавшему от боли и одиночества, сожаление о своей недогадливости, помешавшей им понять и утешить друг друга. И главное – огромное, стирающее все остальное чувство облегчения и освобождения. Тот камень, тот мельничный жернов, который висел у него на шее двадцать лет, вдруг свалился.
– Вы в порядке? – мягко спросила Джози.
Ее глаза светились той яркой, радостной голубизной, какой сияют небеса после грозы. В ответ его сердце забилось, как птица, рвущаяся из клетки. Он только кивнул, еще не доверяя своему голосу и думая о том, какая доля приходится на каждое из обуревающих его чувств: на грусть, на облегчение, на благодарность.
– Все это не так просто, – произнес он наконец. – Потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть. Я многое вижу теперь в ином свете.
Кое-что из этого «многого» он понял уже, и оно относилось к Джози. Он понял, что она была нужна ему как раз в тот момент, когда он узнал правду о своем отце. Когда Джози держала его руку в своей, ему было тепло и спокойно, у него прибавилось сил. Сейчас она радом, и он менее одинок, чем все эти годы. Значит, есть узы, связывающие их, и он хочет быть еще ближе к ней, чем сейчас.