Это значило, что нумерация немного сбита, и нечётная сторона обгоняет чётную. "Могло быть и хуже" — хмыкнула я, и спокойно пошла налево.
Дверь пятой аудитории порадовала надписью "Аудитория N5. Генеалогия". И если о значении слова "аудитория" я несколько сомневалась, то что значит "генеалогия" я знала. Заходить в комнату было страшно.
— Не мнись на пороге, заходи, — прозвучало из-за закрытой двери, и мне ничего не оставалось, как только зайти.
Глава 7, в которой тайны во множестве превращаются в политику и, немножко, в выживание.
Дверь у этой "аудитории" оказалась на редкость тугая и скрипучая. Сейчас я даже немножко порадовалась, что весила несколько больше, чем принято для девушек моего возраста. Практически повиснув на ручке всем весом, я смогла приоткрыть проём на ширину, в которую могла попытаться протиснуться. Быстренько переставила ноги, всё так же упираясь, что позволило приоткрыть дверь ещё на ладонь, после чего резко оттолкнулась от ручки, буквально падая в образовавшуюся щель.
Ну, собственно, я и не удержалась на ногах. Вставать сразу не решилась — голова после такого подвига немного кружилась. Вместо этого начала с интересом разглядывать обстановку комнаты, стараясь не двигать головой.
А посмотреть было на что! Для начала, весь кабинет был выполнен в тёмных тонах. Полки из тёмного, морёного дуба поднимались так высоко, что были положены дополнительные мостки и настилы на высоте, огороженные перилами. Высокий — выше, чем в коридоре — потолок, украшала обильная лепнина, из которой я сумела разобрать только несколько толстощёких младенцев, держащих открытые книги. Окна поднимались тоже к самому потолку, красиво сужаясь, а в нишах между окнами стояли деревянные колонны и небольшие, вырезанные из белого камня, фигуры людей.
Несмотря на яркий солнечный день, в комнате царил полумрак, а потолок и вовсе терялся в тени. Я ещё раз поискала глазами преподавателя, и не нашла.
Странно это, пригласить человека для разговора и самому не явиться...
Почти над ухом раздалось вежливое покашливание. Я вывернула голову влево и вверх, и обнаружила большой стол для бумаг, наподобие батюшкиного, и Варгаста Врановича, сидящего в удобном кресле за столом.
— Присаживайтесь сюда, — показал он на скромного вида кресло, стоявшее напротив стола — смею надеяться, что тут удобнее, чем на полу.
Покраснев как варёный рак, я спешно перебралась на кресло и молча сложила руки на коленях. С одной стороны, он меня позвал, пусть он и начинает разговор первым. С другой — нехорошо прерывать занятого человека: Варгаст Вранович разбирал бумаги, по очереди вынимая их из тоненькой папочки на завязках.
От нечего делать, я стала разглядывать лампу, стоявшую на столе. Обычно лампы состояли из ножки, свечки и абажура, а эта была... более громоздкой, что ли? Зато светила ровно и пламя не колебалось. Приглядевшись к огоньку, я решила, что это, пожалуй, ближе к плошке с маслом — фитилёк был большой, но горел равномерно.
Буквально через полминуты преподаватель отложил последний листок и по-отечески мне улыбнулся.
— Здоров ли Всеволод Всеславович?
— Да, спасибо, — тихо сказала я и опустила глаза к полу.
Мне было стыдно.
— Ну, не смущайся, мы с твоим отцом — давние друзья, — господин Вранович грустно на меня смотрел. — А что ж батюшка твой не написал, что ты поступать будешь?
Кажется, я покраснела, хотя куда уж больше — не представляла.
Конечно, он и не мог отписать, ведь я самовольно сбежала! Ночью, никому не сказавшись! Батюшка, наверное, уже всех на ноги поднял — искать дочку... Думает, что меня волки съели...
Потом... потом по щеке покатилась одинокая слезинка. Потом другая... Через несколько мгновений слёзы лились уже рекой, а я едва сдерживала себя, чтобы не начать реветь в голос.
— Да что ж это такое? — несколько растерянно проговорил преподаватель. — Переволновалась?
Я, всхлипывая и размазывая слёзы по щекам, проревела:
— Сбежала я...
— Ну, тогда понятно, — спокойно сказал Варгаст Вранович и принялся перебирать свои бумажки дальше.
Поревев немного, я поняла, что что-то не так. Мне не мешали, но... и не успокаивали, и, кажется, вообще не уделяли внимание. Стыд, сожаление о сделанном, переживания за батюшку — это всё было, а вот непереносимой потребности плакать — уже нет. Я пару раз всхлипнула и решительно вытерла щёки рукавом: