— Ну что, все собрались? — быстро спросил господин куратор. — Тогда строимся парами и идём за мной.
И, не глядя на нас, зашагал к выходу из спального крыла.
— Как младшие жрецы Единого в праздничный день, — хмыкнул оказавшийся в паре со мной Вадим.
— Тебя это задевает? — хитро глянув на него, спросила я.
— Хм! — Вадим сначала неодобрительно на меня посмотрел, но потом улыбнулся — Кокетничать у тебя пока не получается.
Я вздохнула. С одной стороны я была довольна: развеселила друга, и в мои планы и не входило показывать, что я не по-дружески проявляю к нему внимание, но с другой... В глубине души мне хотелось наблюдать толпы поклонников вокруг себя. Что с ними делать я, по правде сказать, не знала, но вот сам факт внимания...
— Эй, красавица, не спи на ходу — на ужин тебе придётся идти самой, провожатых не будет! — Вадим толкнул меня в бок локтём и тихо продолжил — Мы вышли из спален налево, потом свернули в правый коридор на первой развилке, и господин Рикардо предупредил, что мы будем спускаться по лестнице.
Как раз к этому моменту мы подошли к тому, что господин куратор скромно назвал "лестницей". У меня дух захватило от невообразимой красоты и роскоши, с которыми был отделан этот парадный, достойный любых княжеских палат, спуск.
Под лестничные переходы между этажами было отведено огромное накрытое стеклянной крышей пространство. Думаю, не меньше чем половина торговой площади Смалича — крупного купеческого города в половине дня пути на запад, куда батюшка ездил по торговым делам и несколько раз брал меня с собой.
Широкие лестницы с удобными ступенями спускались вдоль украшенных лепниной стен, белые мраморные балясины, украшенные искусной резьбой, поддерживали поручень из розового мрамора. Всё это великолепие опиралось на внушающие уважение арки, стоявшие друг над другом.
Высокое послеполуденное солнце немного наискось освещало бледно-розовую штукатурку стен, подчёркивая изящность отделки. В центре огромного лестничного колодца висела, похожая на пышную плеть цветущего хмеля, люстра. Сейчас она, за ненадобностью, не горела, но я даже приблизительно не могла представить сколько нужно времени, чтобы зажечь все маленькие светильники, выполненные в виде шишечек.
По лестнице все спускались в молчании. Вадим галантно поддерживал меня за локоток. На того, кто пытался трогать стенки господин куратор грозно сверкал глазами, а подходить к краю и опираться на перила мне было страшно.
Сильное эхо, гулявшее по баллюстрадам, разносило и усиливало всё: шорох одежды и звук дыхания изменялся почти до неузнаваемости, как будто великанский змей шипел и устраивался на голых камнях внизу.
Каждый пробег лестницы вел на свой этаж, и к моменту, когда мы спустились вниз, я с ужасом поняла, что обратно дорогу я не найду!
— Вадим! Вадим!! Ты запомнил дорогу обратно? — в панике я начала энергично дёргать его за рукав, пытаясь привлечь внимание.
— Да... Да! — парень сначала тихо сказал мне, но увидев, что просто слова не помогают, взял меня за плечи и легонько встряхнул. Ну, попытался во всяком случае. — Тихо! Я запомнил! Шесть арок пропускаешь — в седьмую заходишь!
До меня, наконец-то, дошёл смысл его слов, и я, усилием воли заставив себя успокоиться, повторила рассказанный путь:
— Шесть арок пропускаю — в седьмую захожу!
— Правильно. Умница! — похвалил меня Вадим и, отпустив, махнул рукой — Побежали догонять наших — они уже на улицу вышли.
Выбежав во двор, мы перешли на шаг — группа учеников, во главе с господином Рикардо, была видна издалека. Они стояли примерно в сорока шагах от главного здания, перед деревянным одноэтажным строением с большой надписью над дверью: "Столовая".
Несколько в стороне стояла кучка строго одетых мужчин, наверное, тоже преподавателей. Они что-то оживлённо обсуждали, размахивая руками.
Чем ближе оказывался вход в столовую, тем медленнее я шла: спрятавшись за спинами товарищей от бдительного ока куратора, смелый парень обнимал Лисавету. Девушка склонила голову и даже вроде пыталась кокетливо отпихнуть настойчивого ухажёра, но мне даже отсюда было видно, что всё это было наигранным — выражение лица, невидимое поклоннику, показывало скорее едва скрываемое утомление и отвращение.