— Ты и меня ненавидишь. Ты всех ненавидишь. Ты любишь только себя.
За восемнадцать лет супружеской жизни между ними произошли только две столь же бурные сцены, одна — при появлении на свет Антуана, когда Ж. П. Г, в самый разгар родовых схваток заснул в гостиной.
— Папа, замолчи! — вмешивается Элен, всегда старающаяся все уладить миром.
— Я только этого и хочу, но твоя матушка…
— Я не желаю говорить при детях.
— Вот и не говори.
— Рано или поздно они узнают, что у их отца любовница. Зачем тебе иначе понадобились бы две тысячи франков? И почему ты вдруг стал курить папиросы с золотым ободком?
— Замолчи!
— Не замолчу. Я хочу все знать. Это мое право.
Ж. П. Г, колеблется — прибегнуть или нет к оружию, которое имеется у него про запас. Но г-жа Гийом не унимается. Тогда он выпивает полный стакан пива, медленно вытирает усы, встает и спрашивает:
— Разве я говорю с тобой о капитане?
— О каком капитане?
Она вздрагивает и бледнеет.
— А помнишь закоулок под лестницей?..
Он никогда не напоминал ей об этом случае, происшедшем в период их помолвки. В Орлеане, под лестницей в доме невесты, был довольно темный закоулок, которым пользовались жильцы всех этажей.
В воскресенье, под вечер, в гостиной обычно играли в бридж. Там всегда бывало несколько немолодых офицеров.
Однажды, когда его невеста вышла из комнаты за ликером, Ж. П. Г, тоже встал и последовал за ней. В темном углу под лестницей он прекрасно разглядел девушку и капитана, одновременно с ней отлучившегося из гостиной.
Это был далеко не мальчик, а мужчина лет пятидесяти. Характер его отношений с девушкой не оставлял никаких сомнений, и впоследствии у Ж. П. Г, сложилось твердое убеждение, что два-три сослуживца полковника по интендантству также пользовались благосклонностью его дочери.
Ж. П. Г, ни разу в жизни не затронул эту тему. К чему? Зато теперь выложил все подробности:
— Капитан, лысоватый, фамилия кончалась на «ти» — Шарлетти, Баретти…
Элен ушла на кухню, сидит там и тоже плачет.
У рухнувшей в кресло г-жи Гийом началась истерика.
Ж. П. Г, закурил папиросу, стоит на пороге н смотрит в сад.
Чем все это кончится — еще не ясно. Но Ж. П. Г, и не торопится. Антуан поглядывает на отца чуть ли не с ненавистью. Мимо проходит Элен с уксусной эссенцией.
Ж. П. Г, хочется надеть шляпу и пойти пройтись, но приходится ждать — сцена еще не закончилась. За его спиной сморкаются, перешептываются, иногда всхлипывают. Тем не менее Элен начинает убирать со стола, и привычное позвякивание тарелок и стаканов слегка разряжает атмосферу.
Когда Ж. П. Г, наконец оборачивается, жена уже на ногах: глаза у нее покраснели, но выражение лица решительное.
— Отправляйся в лицей, — говорит она сыну. Потом обращается к мужу:
— Скажи, что ты намерен делать.
— Я?
— Да, ты.
И она снова взрывается:
— Ты, видимо забываешь, что у тебя жена, дети и никакого состояния. Я и так потратила достаточно сил, чтобы заставить тебя застраховать свою жизнь. Сделал ли, по крайней мере, последний взнос?
Ж. П. Г, ерошит себе волосы. До него ничего не доходив Он слышит слова, видит, как шевелятся губы и руки у жены, но плохо сознает причину такой возбужденности.
Ж. П. Г, нужно одно — чтобы его оставили в покое.
Тогда он потихоньку дойдет до порта, поглядит на ресторанчик, прогуляется по Дворцовой улице, напротив парикмахерской с сиреневой витриной. Неизбежно завернет и в кафе «Мир», где игрок в белот с улыбкой покажет ему свои хорошие карты.
Представляет ли себе жена, что значит быть пассажиром четвертого класса? Одна подробность вспомнилась ему в связи с кроликом. Однажды, когда он плыл домой из Венесуэлы, с камбуза долетел вкусный запах, и Ж. П. Г, показалось, что пахнет жареным кроликом.
Он так и не узнал, правильно ли его предположение, потому что запах шел из кухни для пассажиров первого класса.
— Тебе не кажется, что ты сходишь с ума?
Жена произносит эти слова с самым серьезным видом, заглядывая ему в лицо так же, как директор.
— Нет, не кажется.
— А я вот уже два дня задаю себе такой вопрос. Это было бы единственным извинением для тебя.
— Ты даже вызвала врача, — вставляет он.
— Ну и что? Это доказывает, что я забочусь о твоем здоровье.
Зачем-то ему понадобилось добавить:
— Ты, прежде всего, заботишься о том, чтоб я работал и дальше. Тем хуже! — И Ж. П. Г, выходит из столовой. Минует коридор, снимает с вешалки шляпу.
— Жан Поль! — зовет жена.
Никакого ответа. Только шаги по плиткам коридора.
— Жан Поль! Мне обязательно нужно поговорить с тобой.
Ж. П. Г, достигает двери и открывает ее. В глубине. коридора он видит жену: трагическое лицо, глаза, расширенные от изумления и тревоги.
— Жан Поль!
Ей все еще не верится, что муж уйдет, но он спускается с крыльца на залитый солнцем тротуар и захлопывает за собой дверь.
Ж. П. Г, опустошен и слаб, как после долгих слез, хотя плакал не он, а жена. Он медленно идет к набережной Майль и здоровается с мэром, проходящим мимо. Тот, вероятно, просто его не видит. Он редко замечает на улице людей, потому что близорук, но Ж. П. Г, хмурит брови: он думает, что мэр умышленно не ответил на его приветствие.
Жена права. Что он будет делать? Она не права лишь в том, что задает вопросы в агрессивном тоне. Разве он виноват, что закурить по рассеянности в классе считается преступлением?
Если б не это происшествие, он давал бы уроки так же добросовестно, как и прежде. Он ни на кого не сердится. Он лишь просит, чтобы его оставили в покое.
Что касается двух тысяч франков, тут он действовал совершенно сознательно. Не вернув их, он жил бы в постоянном страхе перед встречей с Мадо. Теперь мысль о встрече больше не пугает его. Напротив, чуть ли не доставляет ему удовольствие. Самое неприятное — старый чудак шофер, сохранивший, несмотря на возраст, повадки влюбленного юноши.
Ж. П. Г, очень хотел бы остановиться — остановиться в самом широком смысле этого слова: остановиться самому, но вместе с тем остановить все в себе и вокруг себя. Хотя бы для того, чтобы перевести дух.
События развертываются слишком стремительно. На скамейках набережной Майль сидят люди, и Ж. П. Г. смотрит на них с завистью. Что, впрочем, мешает ему тоже сесть на одну из скамеек? Это все, и это ничего.
Он ведь уже знает, что может остаться неподвижным не дольше четверти часа.
Когда он проходит мимо главного входа на рыбный рынок, аукцион в самом разгаре. Ж. П. Г, вспоминает» что, когда они перебрались в Ла-Рошель и Элен только-только родилась, он сам ходил сюда по четвергам покупать рыбу.
Он идет все дальше. Ныряет в ворота Часовой башни, минует, пожимая плечами, магазин Виаля. Ему жарко, вся кожа в теплой испарине, от выпитого пива слегка бурлит в желудке.
«Я пойду к опытному адвокату и расскажу ему всю эту историю».
Какие лица будут у почтенных граждан Ла-Рошелй, если им внезапно объявить:
Ж. П. Г., учитель немецкого языка в лицее, оказался бывшим каторжником по имени Жорж Вайан. Его только что арестовали прямо на Дворцовой улице…»
Тюрьма как раз напротив парикмахерского салона.
Ж, П. Г, смотрит на нее.
Страха он не испытывает. Им владеет более сложное чувство. Он рассматривает прохожих и говорит про себя:
«Зря вы все задаетесь! Ничего-то вы не знаете, ровным счетом ничего».
А он, Ж. П. Г., знает все. Он знает вещи, о которых многие всю жизнь не имеют даже представления. Вещи, о которых просто немыслимо рассказать.
К примеру, историю Гориллы. Горилла был не обезьяной, а его напарником: их сковали одной цепью. Прозвали же его так потому, что все тело у него заросло волосами, как у обезьяны.
И в течение двух лет Ж. П. Г…