Шанс был один на тысячу. К тому же один из каторжников по дороге умер. Другой благополучно добрался до Франции. Как ему удалось разыскать Мадо?
Во всяком случае, полгода спустя Вайаи получил «план», то есть необходимые для побега деньги.
А этот кретин Виаль орет как зарезанный от пустяковой трепки!
О девственном лесе, о первых часах пребывания в Венесуэле, о письмах к Мадо с мольбой прислать еще немного денег — лучше не вспоминать.
— Ты спишь? — снова спрашивает жена.
Он машинально отвечает: «Да». Он вернулся в Марсель через Геную палубным пассажиром четвертого класса. Мадо ждала в гостинице неподалеку от Старого порта.
— Как ты изменился! — воскликнула она.
Сама Мадо ничуть не изменилась. Все такая же розовая, благоухающая, хорошо одетая. Маленькая гостиница внушала ей отвращение, и она из брезгливости не пользовалась стаканом для чистки зубов — находила, что он плохо вымыт.
— Я могу пробыть здесь всего несколько часов. У меня теперь пивовар. Он проводит в Париже четыре дня в неделю. Приезжает завтра вечером. Я привезла тебе документы! Документы Гийома!
Но денег, по словам Мадо, у нее нет. Пивовар дает ей все, что она пожелает, кроме наличных.
— В Париже тебе лучше не показываться. Когда устроишься, напиши, где ты, и я приеду тебя навестить…
В ту ночь он тоже не спал. Мадо, видимо, было неприятно заниматься любовью с человеком, не принявшим ванну. Она повторяла:
— Дай же мне спать… Что с тобой?.. Я никогда тебя таким не видела.
В четыре часа утра он на цыпочках ушел из номера, прихватив три кольца, лежавших на ночном столике.
Ему дали за них две тысячи франков. Он купил костюм, обувь. Сперва жил в семейном пансионе в Лионе, потом в Орлеане, где искал место.
— Хочешь, я вызову доктора?
Жена внезапно зажигает свет, и он смотрит на нее блуждающим, бессмысленным взглядом, не узнавая ни своей комнаты, ни даже дряблого, бесцветного лица, склонившегося над ним.
— Ты очень бледен. Вот уже два часа мечешься во сне.
Бледен? А он-то думал, что весь пылает.
— Дай мне стакан воды, — просит Ж. П. Г.
— Тебе плохо?
Босая, она идет в ванную за холодной водой. Поддерживает стакан, пока муж пьет. Его так и подмывает брякнуть:
— Благодарю, сударыня.
Или заплакать. Или…
Нет, он ничего не знает, у него нет никаких желаний, кроме одного — хоть несколько часов не думать, иначе дело закончится катастрофой.
— Дай мне заснуть.
Антуан, до которого, должно быть, доносится шум, ворочается в кровати: слышно, как скрипят матрасные пружины.
Капли дождя по-прежнему стучат по крыше курятника, и по окну стекают мокрые полосы; это все тот же мелкий, затяжной, распыляемый ветром дождь, что и в полдень, когда Ж. П. Г, бродил по порту, спрашивая себя, посмеет ли он войти в ресторанчик к Мадо.
4
Под утро он забылся, а когда открыл глаза, жена, которая уже поднялась, поправляла шторы, чтобы лучи не падали на подушку мужа.
— Собираешься вставать? — спросила она.
— А почему бы и нет?
— Ты провел беспокойную ночь. Раз не идешь в лицей…
Ж. П. Г, совсем забыл: он не пойдет сегодня в лицей, ему сегодня нечего делать! И этот перебой в привычном распорядке дня придает первым утренним часам необыкновенную остроту.
Он ведь даже не в отпуске. Он слышит, как торопливо одевается Антуан — мальчику пора уходить.
Этот день — звено, выскочившее из цепи многих одинаковых дней, и он может прожить его иначе, чем остальные.
К примеру, за все восемнадцать лет он ни разу, кроме как во время своих ежегодных ангин, не выходил к столу неодетым. Детям это вообще запрещалось. Одна г-жа Гийом имела право слоняться по дому в халате, домашних туфлях и в бигуди.
А в это утро Ж. П. Г, ограничивается тем, что заправляет в брюки вчерашнюю сорочку, надевает шлепанцы и причесывается.
В таком виде он спускается в столовую, становится на пороге двери в сад, и его белая, блестящая на солнце рубашка придает ему сходство с рабочим, который наслаждается воскресным утром в загородном домике.
Жена не решается сделать ему замечание. Антуан макает рогалик в кофе с молоком, поглядывая на стенные часы.
Ж. П. Г, чувствует себя изнуренным, как после ночного кутежа, но эта пустота в голове и слабость в теле не лишены известной приятности. Не примут ли его домашние за больного, вернее, за выздоравливающего?
Антуан уходит, а его отец несколько растерян: делать ему дома совершенно нечего.
— Где ты будешь? — спрашивает Элен.
— Не понимаю тебя.
— Мне надо здесь убрать.
В самом деле, она ставит стулья на стол и отодвигает его к стене. Звонок. Ж. П. Г, вздрагивает. Однако женщинам известно, что это молочник, деньги для него приготовлены еще с вечера, и г-жа Гийом спокойно идет открывать.
Воздух прозрачен. Двери и окна в доме распахнуты, и лицо приятно обдает прохладой. В саду на солнце сушится белье. Звуки из порта долетают сюда с удивительной четкостью, а Ж. П. Г, расхаживает взад и вперед по дому, заглядывает на кухню и в прачечную, на минуту присаживается во дворе, затем перебирается в гостиную.
Он гораздо более спокоен, чем накануне. Даже удивлен, что вчера довел себя до такого состояния.
Мадо в Ла-Рошели? Ну и что из того? Они, безусловно, не встретятся. Пусть даже она узнает его — какой ей расчет доносить? Долго здесь она, видимо, не задержится. В прошлом Ж. П. Г, вел такую же бродячую жизнь: переезжаешь из города в город, нигде не оседая, берешься за всякую случайную работу, зарабатываешь лишь на пропитание, а потом кто-нибудь скажет, что в соседнем городе можно найти дело повыгодней, и ты складываешь чемодан.
В парикмахерском салоне на Дворцовой улице тоже, должно быть, идет уборка. Ж. П. Г, стригся всегда рано утром и видел, как ученики наводят там чистоту. Интересно, Мадо тоже подметает пол, до блеска протирает зеркала и чистит никелированный инструмент, разложенный на мраморном столике?
Элен работает быстро: движения точные, в глазах веселые искорки.
А г-жа Гийом по утрам всегда торчит в комнатах второго этажа. Слышно, как она там расхаживает. Иногда мелькнет в окне или кричит с лестничной площадки:
— Элен, не забудь замочить фасоль. Элен, принеси мне платяную щетку.
Сперва Ж. П. Г, с улыбкой наблюдает за этой жизнью, подробностей которой раньше никогда не видел.
И все это происходит у него, в его доме! Это его семья, его жена, его дочь!
Однако мало-помалу смутное, почти неуловимое беспокойство охватывает его.
Элен вытряхивает кофейную гущу в мусорный ящик на дворе. Ж. П. Г, на мгновение чует запах и непроизвольно вспоминает льежскую выставку.
Он понимает — почему. Там была большая машина для поджаривания кофе, и на сто метров вокруг всегда разносился его крепкий аромат.
Это было у самого Мааса, возле пристани, где можно взять напрокат гондолу.
Ж. П. Г, начинает нервничать. Поглядев на орпингтонских кур, учитель вдруг видит не их, а мучного торговца: ему лет пятьдесят, плечи у него широкие, грудь мощная, и он падает, держась обеими руками за живот.
Буайе! Фамилия его была Буайе. А вот имя — смешное. Кажется, Изидор, но точно Ж. П. Г, не помнит.
Мадо, проявив исключительное самообладание, хладнокровно закрыла убитому глаза.
— Все же не так страшно, — заметила она.
Сегодня утром Ж. П. Г, должен был давать урок в третьем классе. Это всегда приятно: помещение на втором этаже, просторное, веселое, за окнами видны дома.
— Ты все еще не одет? Я хочу, чтобы прибрали и ванную, — говорит г-жа Гийом.
Тем хуже для нее! Не скажи она об этом, Ж. П. Г. все утро слонялся бы по дому. Теперь он одевается.
Открывает отведенный ему ящик комода, где разложены его белье и другие вещи.