Перед глазами возникает паук с желтым черепом на брюшке. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть рисунок поближе, но паук сам резко увеличивается в размерах мне навстречу. Теперь он размером с раскормленного котёнка.
Очень болит шея. Она затекла от сна на крыше и эта боль будит меня. Брр! Как такая херь может присниться на свежем воздухе крыши?
А где этот соловей-разбойник?
Лежанка Артема пуста. Уже на ногах, как всегда раньше меня. Бреется, наверное своим аккумуляторным Брауном.
Я обошел всю крышу, но его негде нету. Может он пошел за завтраком? Такового за ним раньше не водилось. Смотрю с крыши вниз — там у нормальных людей уже вовсю кипит жизнь.
Троллейбусы, понимаешь, ездят.
Ушел? Неужели бросил меня? Забрал все деньги, сигареты и…съебался.
Каналья. На всякий случай жду его на крыше еще час. Ушел. Точно. Артем в своем амплуа. Актеришка задрипанный. Оборзевший селезень. Потерпевший теперь — это я.
Не знаю скорбеть мне или радоваться.
Охота жрать и курить, денег нет — негатив.
Никаких упражнений с монтировкой сегодня вечером — позитив. Хватит достоевщины. А вообще-то, к чему пауки во сне сняться?
В лифте заплеванное индивидуумами зеркало. Сквозь засохшую слизь, на меня смотрит приятное интеллигентное лицо в очках — фиг скажешь, что бандюга. Вот только рот не стоит открывать в улыбке — передние бивни не пощадил чифир и дешевая махра. Улыбка чифираста. Портрет Дориана Грея.
Обнаружив около подъезда совершенно замечательный, огромных размеров бычок, с удовольствием закуриваю. Толчись оно все в рот, жизнь продолжается. Придумаю что нибудь. Главное, чтобы ломом по башке никому не стучать. Неизящно. Я может на скрипке всю жизнь мечтал играть.
Эстет, собирающий у подъезда окурки.
«Ташкент — столица исламской культуры» — если я правильно понял по-узбекски, гласит транспарант натянутый через всю улицу. С какого это перепуга — столица исламской культуры? — и тут как из под земли по обеим сторонам улицы появляются менты. Много ментов. Прямо, как грибы после дождя вырастают. Мне становится нехорошо.
Сейчас будут брать — приехал ты, дружок! Ай-ай! Артем, наверное, сдал! Подонок! Зачем?
Поток моего ужаса прерывает марсианская сирена приближающегося кортежа.
Неожиданно с обоих сторон менты стали перекрывать движение на перпендикулярных улицах. Они свистели как кубки УЕФА. Похоже это происходило тут регулярно, потому что никто кроме меня не испугался.
Водители машин сразу подчинились, заглушили движки, достали баклажки с минералкой, закурили и потянулись за мобилами:
— Алло! Слушай, я, наверное, задержусь. Во-первых, заправиться не успел, во-вторых, попал под папу.
«Попал под папу» — понял я. А я-то пересрался! Им сейчас не до меня.
«Попал под папу» означает, что перекрыли движение, потому, что едет юртбаши.
— Диккат, диккат! — проносится мимо белая милицейская машина. И вскоре на бешеной скорости, рассекая воздух, мимо простреливают джипы охраны и тройка тяжелых чёрных «Мерседесов».
У меня захватило дух. Секунда, и папский кортеж уже далеко, а я даже не успел разглядеть его гордый профиль.
Менты зевая, расходятся, возвращаясь к своей трудной и опасной службе. Водители нетерпеливо сигналят друг другу, и жизнь города, благоговейно замершая на пару минут, постепенно втекает в сонное русло ташкентского лета.
1. 10
Жрать хочется неимоверно. Что-нибудь стырить или отобрать требует определенной подготовки. Планирования, если хотите. А вот пожрать надо прямо сейчас. Сию минуту.
В детстве, в советские времена, мы задержавшись на улице и проголодавшись, часто шли прямо на базар. Если там побродить по рядам и попробовать товар у каждого торговца, можно нажраться от пупа. Узбеки, они добрые. У одного вишенку, у другого яблоко, у третьего абрикос…
Повторим опыт детства. На базар. Барин изволит завтракать-с. За время прожитое Узбекистаном, под управлением доктора экономических наук, базар тоже сильно изменился.
Успел только снять пробу у трех торговцев, как на меня зашипели и закричали люди со всего ряда. Еще пара попыток что-нибудь попробовать, не покупая, и весь базар будет пинать меня ногами. Гады.
Поджав хвост, я заспешил к выходу.
Куда мне податься теперь? Вопросы ночлега и жратвы, когда нет ни того, ни другого, всегда будут заботить человечество куда больше, чем влияние символистов на раннее творчество Сергея Есенина.