Если Джорэнна ни разу не спускалась, значит, она так и не видела перевернутого дивана в гостиной, кучи дерьма под роялем и тараканов на грязных тарелках, чашках, кастрюлях и сковородках, громоздящихся и в раковине, и на кухонном столе. Не видела изношенной старой мешковины, свисающей со стен вместо обоев. Если Джорэнна никогда не спускалась, она даже не знает, что сама лестница на второй этаж того гляди рухнет.
Обдумав все это, я спросил Хоуп:
— Если бы Джорэнна увидела остальной дом, что бы она сделала?
Хоуп даже застонала.
— О, она бы точно умерла. Представляешь?
Я очень обрадовался, что Хоуп вовсе не обиделась на мои слова. Каким-то чудесным образом ее трезвый взгляд на собственный дом извинял то, что она здесь живет.
Хоуп рассказала, что Джорэнна выходит из своей комнаты только в дальнюю ванную, и никому в доме больше не разрешают этой ванной пользоваться.
— Правда?
Какая исключительная, таинственная болезнь! Я тоже хотел иметь такую.
Хоуп начала смеяться. Когда я спросил, что ее так рассмешило, она принялась смеяться еще сильнее, до слез.
— В чем дело? — Мне было необходимо знать. Я любил Хоуп. Несмотря на то что она была очень старой — двадцать восемь лет, она казалась такой интересной. И одно лишь это удерживало меня в приемной доктора Финча по пять часов кряду.
Наконец Хоуп отсмеялась и проговорила:
Она ест шпатлевку.
Что? — Чем больше я слышал, тем более невероятным казалось мне это существо. И оно мне очень нравилось.
Шпатлевку вокруг раковины. Ну, тот раствор, которым укрепляют раковину и кафельные плитки? Она его отрывает и просто засовывает в рот. — Хоуп снова начала смеяться.
Я твердо знал, что должен непременно увидеть эту особу. Сейчас, немедленно.
А можно мне... то есть возможно ли как-то... — Я не знал, как спросить.
Ты хочешь с ней познакомиться?
Да. — Я протянул руку к коробке со старыми несвежими гренками и вытащил один.
Можно попробовать. Только обычно она не соглашается встречаться с незнакомыми людьми.
Хлопнула дверь. Потом на шаткой лестнице раздались шаги Агнес.
Ах, Джорэнна, Джорэнна, Джорэнна. — Голос звучал растерянно и недоуменно. Наконец она показалась в комнате, где сидели мы с Хоуп.
Эта Джорэнна сведет меня с ума.
Что на сей раз? — поинтересовалась Хоуп.
Ей не нравится ложка.
И чем же?
Она заявила, что на той ложке, которую я принесла ей для супа, было пятно. Я очень внимательно осмотрела ложку и не обнаружила никакого пятна. Поэтому я просто вытерла ложку о свою кофточку и протянула снова. А она захлопнула дверь перед моим носом. Вот и все, — Агнес покрутила указательным пальцем возле виска, показывая этим, что дама со второго этажа явно не в себе.
Но я поверил Джорэнне. Ведь, в отличие от нее, я видел кухню. И не сомневался, что каждая ложка, побывавшая там, несла на себе по крайней мере одно пятно. Если бы она знала! Мне еще сильнее захотелось с нею увидеться.
Ну ладно, мы пойдем и попробуем с ней поговорить, — заключила Хоуп, поднявшись с дивана.
Вот этого бы я не делала, — предупредила Агнес, выходя из комнаты. — Сегодня она особенно не в духе.
Включила у себя весь свет.
Ничего страшного, — смело возразила Хоуп. — Пойдем, Огюстен. Навестим отшельницу.
Я пошел вслед за Хоуп к лестнице, но перед первой ступенькой остановился: мне не понравилась мысль, что мы сейчас одновременно окажемся на этом ненадежном сооружении. Поэтому я дождался, пока Хоуп поднимется по крайней мере на три ступеньки.
Благополучно добравшись до второго этажа, я остановился в коридоре, а Хоуп постучала в высокую белую дверь.
Молчание.
Хоуп снова постучала.
Молчание.
Она выразительно посмотрела на меня, словно говоря: «Видишь?» Потом постучала снова и заговорила:
— Джорэнна, послушай, открой, пожалуйста. Это я,
Хоуп. И еще со мной друг, я хочу тебя с ним познакомить,
Его зовут Огюстен. Ему двенадцать лет, его мама — поэтесса, и он обязательно тебе понравится.
Через секунду дверь очень медленно открылась. Хоуп выпрямилась.
В коридор выглянула хрупкая пожилая дама. Щурясь от яркого света лампочки без абажура, она пыталась нас рассмотреть.
Кто? — переспросила она, и вопрос прозвучал, как уханье совы. Он скорее походил на «кто-о-о-о-о-о».
Огюстен. — Хоуп повернулась ко мне. — Огюстен, это Джорэнна.
Я сделал шаг вперед и протянул руку для рукопожатия, однако старушка попятилась. Поэтому я быстро убрал руку и произнес:
— Здравствуйте.
Она ответила на приветствие с большим достоинством, Джорэннна оказалась элегантной, даже с оттенком утонченности. Можно было подумать, что она королева одной из стран Бенилюкса или по крайней мере профессор ли-тературы в колледже Софии Смит.
Некоторое время мы просто молча смотрели друг на друга. Я рассматривал настоящую, живую сумасшедшую. Такую сумасшедшую, что может жить только в доме врача-психиатра. Светлая комната походила на театральную сцену, а сама Джорэнна была одета во все белое, включая шаль, и выглядела очень чистой и сияющей, словно при-видение — разве что не просвечивала насквозь.
— Приятно с вами познакомиться.
Она вовсе не выглядела ненормальной.
Потом старушка повернулась к Хоуп, и голос ее, утратив официальные интонации, снова превратился в волчий вой:
— Агнес принесла мне грязную ложку. Она меня испачкала!
И Джорэнна расплакалась. Рыдая, она вытащила изпод манжеты салфетку. Тонкая скорлупа самообладания дала трещину и начала разваливаться. Теперь уже Джорэнна выглядела совершенно невменяемой.
Ну, пожалуйста, не плачьте. Агнес не нарочно. Я принесу другую ложку.
Что мне теперь делать? — рыдала старушка. Я мог поклясться, что она пристально оглядывает белый резиновый кант на моих кроссовках.
Когда она поднесла руки к лицу, чтобы вытереть нос, я заметил, что руки ее ярко-красные и все в шрамах и трещинах. Она почти содрала с них кожу.
— Все в порядке, Джорэнна. Я спущусь вниз и принесу вам совсем новую ложку.
Не переставая рыдать, Джорэнна кивнула, сделала шаг назад и захлопнула дверь.
Хоул взглянула на меня и улыбнулась. Потом направилась вниз. Я за ней.
Оказавшись в кухне, Хоуп схватила одну из ложек, валявшихся в раковине, и, засунув руку под шкаф, вытащила банку с чистящим порошком. Раковина была настолько загружена, что помыть ложку оказалось невозможно, поэтому мы пошли в ванную.
Ты обратил внимание на ее руки? — спросила Хоуп, вытаскивая из заткнутой раковины трусы Агнес и небрежно цепляя их на леску для шторы.
Да, — ответил я. — Почему они такие красные?
Они красные, потому что она постоянно их моет и трет, — пояснила Хоуп, засовывая ложку под горячую воду. — Она зациклена на этом. Подай мне, пожалуйста, полотенце.
Я взял с унитазного бачка полотенце и подал ей.
— Она не может остановиться, будет мыть и мыть руки — до тех пор, пока не придет папа. Лишь он способен ее остановить.
Каким-то странным образом я понял, в чем здесь дело. Когда я был маленьким, то купался, только когда рядом с ванной лежало полотенце. Полотенце нужно было для того, чтобы вытирать с поверхности ванны непослушные водяные капли и струйки. Мне нравилось, когда вода ровная и держится на одном уровне — без капель и всплесков — совершенно идеально.
— Наверное, ложка совсем выбила ее из колеи.
Я задумался, каким образом доктор может привести в относительно нормальное состояние человека, сходящего с ума из-за какой-то ложки. И решил, что мама, должно быть, права: доктор Финч совершенно особенный врач, непохожий на других, самый-пресамый лучший. В моей душе зародился тонкий, словно корка на начинающей заживать ране, слой доверия.
— Я отнесу ей ложку. А ты лучше подожди здесь. Через несколько минут встретимся в телевизионной комнате. — Хоуп помолчала, а потом шепотом добавила: — Папа старается избавить ее от нашей опеки: считает, что она уже почти может жить самостоятельно. Он даже нашел ей хорошенькую квартирку в центре города, так что через месяц-другой она поселится там. Поэтому хорошо, что вы с ней встретились; ей нужно привыкать к общению с новыми людьми.