Мерлин Маркелл
Бегония
— От имени всего человечества, каюсь перед тобой за грехи перед народом флоры, на коленях прошу прощения и жизнью клянусь более не нанести флоре ни малейшего вреда!
Помедлив, Лён вздохнул и отнял руки от цветочного горшка. Происходящее казалось ему смутно неправильным, но что именно его так настораживает, Лён объяснить себе не мог.
Вот цветок, вот бумажка с клятвой. Каждое утро берёшь цветок, читаешь клятву. Всё прозрачно, как белый день. В чём проблема?
Лён поднялся с колен, подхватил горшок с бегонией и пошёл на пары. Горшок этот, неправильной формы, как трёхмерная клякса, мог занять первое место на конкурсе самых неудобных нош. Так и было задумано: чтобы носитель цветка не расслаблялся ни на минуту и оттого не забывал о грехе человечества. Никаких «на ремешок и через плечо», никаких тележек и вж-ж-ж по дороге, только в руках, только искреннее раскаяние.
Темнолистная бегония качалась на каждом шагу, и парню пришлось унять свою торопливость. Не приведи зелень, цветок сломается…
Три дня назад Лён достиг совершеннолетия и теперь нёс ответственность перед флорой всея планеты вместе со своими соплеменниками. Ближайшие шестьдесят, а если повезёт со здоровьем, и все семьдесят-восемьдесят лет он не разлучится с горшечным цветком ни на минуту.
Серебряный пластик дверей сомкнулся прямо у парня перед носом. Лён, перехватывая горшок правой рукой, потянулся левой к юфону. Всё верно, восемь утра, одна минута. Опоздал.
Аккуратно поставив горшок на платформу, Лён дробью застучал по пластику.
— Чего буяним? — раздался голос из динамика.
— Откройте двери!
— Ты опоздал, — довольно отозвался голос.
— Я… ухаживал за цветком. Он попросил воды прямо перед выходом, — солгал Лён.
— Цветок попросил? Ну, так и быть, впущу.
Двери раздвинулись, Лён спешно поднял горшок и проскользнул внутрь неприветливого серого здания. Вахтёрша, выглядывая из-за пышной ядрёно-розовой цветочной шапки, встретила его неприветливым взглядом.
«У неё флокс», — отметил Лён. Раньше он никогда не обращал внимания на то, какой у кого цветок, но собственное носительство пробудило в нём такой интерес. Это, кстати, подарило ему тему для разговоров. И если раньше Лён никогда не знал, с чего начать разговор, то сейчас он уже спокойно мог спросить:
— А флоксы сложны в уходе?
— Не очень, — ответила вахтёрша. — Но молчаливые. Никогда ничего у меня не просили, что первое поколение, что все другие. Думай сама, чего им надо…
— Свет любят?
Но вахтёрша вдруг посуровела:
— Ты иди на учёбу, а не балакай мне тут!
И Лёна как ветром сдуло. Будто он не Лён вовсе, а Перекати-Поле какое.
Через две минуты он уже сидел в лекционном зале за столом, деля его с бегонией. Как же хорошо было ещё на той неделе, сидишь с Иван-Чаем бок о бок, перешёптываешься… С бегонией не пошепчешься, неразговорчива. А если совсем начистоту, Лён от неё никогда ни слова не слышал, а вахтёрше — солгал.
Парень положил голову на парту, отчего та засветилась, предлагая ввести пароль. Но Лён и не хотел войти в систему, он собирался досмотреть прерванный сон.
На парте напротив точно так же лежал Иван-Чай, тоскливый, безучастный, обессоседенный. Ему единственному в группе ещё не было восемнадцати, так что место подле него пустовало. Но ничего, ещё месяц, и Иван тоже будет носиться с цветком. Вполне возможно, с такой же бегонией.
Синтетический голос вещал про стержневую корневую систему, наставлял, баюкал. Лён не сопротивлялся и вскоре провалился в пустоту без снов.
Кто-то случайно толкнул его, разбудив. Лён разлепил глаза, лениво выпрямился… Что-то не так.
Лён ткнулся носом в спиральные листья. Тонкий запах химии — он и раньше был? А эти серые пятна на стебле? Лён весь взмок; комбинезон прилип к спине.
Аудитория почти опустела.
— Эй! — окликнул Лён других студентов. — Кто-нибудь подходил к моему цветку?
Но, как водится, никто ничего не слышал, никто ничего не видел.
Лён встряхнул Иван-Чая и озадачил его тем же вопросом.
— Не знаю, я спал, — проговорил тот сквозь зевок. — А что случилось?
— Думаю, кто-то плеснул в горшок кислоту… или ещё какую гадость. Чтоб у меня цветок сдох.
Иван-Чай чуть не подскочил на месте.
— Это очень-очень плохо. Очень-очень.
— Будто сам без тебя не знаю! Что мне теперь делать-то?
Иван-Чай призадумался.
— А не могло так быть, что тебе уже дали такую, с пятнами?
— Да вряд ли. Они ж их проверяют… Так ведь?
— Почему ты у меня спрашиваешь? У меня даже своего цветка пока нет.