Надвинулась ночь. В лагере все стихло, только время от времени доносились окрики часовых да ржание коней.
Я был утомлен и скоро заснул.
Так окончился день 27-го августа, мой первый день в плену.
На другой день, едва мы проснулись, как Гаврюков сказал нам:
— Сейчас выступают. Приказ был собираться.
Действительно, в лагере все было в движении. Мы напились чаю и сейчас же должны были идти.
Всех нас сбили в одну толпу, окружили теми же егерями, офицер сделал нам перекличку и затем скомандовал: «Вперед!»
Мы двинулись. Позади нас в неуклюжей фуре везли тяжко раненных.
Приключений с нами никаких не было. Обращались хорошо, и офицер, командующий конвоем, был поистине добрый малый. Он нередко присаживался к нашему костру во время остановок и очень мило беседовал с нами.
Он был пьемонец[7]. Маленького роста, живой, как ртуть, с смуглым подвижным лицом, с горящими глазами, он, когда разговаривал, то махал руками, делал гримасы и сверкал белыми, как бумага, зубами.
— Отчего вы нам есть не даете? все галеты да галеты? — спрашивали мы его.
— Откуда возьму? — и он разводил руками, — у нас у самих ничего нет. Хорошо, если поймаем курицу. Солдаты едят конину.
— Куда мы едем? верно, скоро будет сражение?
— Сражение! Кутузов будет ждать нас под Москвой. Наполеон разобьет его, и мы войдем в Москву и заключим мир, — при этом офицер весело смеялся.
Звали его Карузо, Антонио Карузо.
Мы все возмущались мыслию, что Наполеон может занять Москву. Мы были уверены, что наша армия стеной заслонит священный город и в него можно войти будет только по трупам.
— Это будет страшнее Бородина, — говорил Нефедов.
— Наполеон, я уверен, не решится принять сражения, — говорил Федосеев.
То же думал и я, и все другие, но вышло не по-нашему.
30 августа мы в своей пленной семье отпраздновали именины нашего государя, и славный Карузо не мешал нам даже кричать «ура!». В складчину мы купили рома, сахара, лимонов и сделали отличную жженку, на которую пригласили и его. Он пил с нами. Мы стали пить за победу нашего оружия.
Тогда он усмехнулся и сказал:
— Трудно!
— Почему?
— Потому что Наполеон непобедим. Это одно. А другое — мы очень хотим занять Москву. У нас нет совсем продовольствия, мы устали, нам надоело идти, и мы будем так рваться в Москву, что нас никто не удержит.
Расстались мы дружно. На следующий день снова пошли и 1-го сентября были уже недалеко от Москвы.
Сердца наши замирали и бились. Каждую минуту мы ждали, что вот-вот начнется бой, но до нас не доносилось не только пушечной канонады, но даже ружейного выстрела.
И вдруг вечером, когда Карузо окончил перекличку, он подошел к нам и, сверкая белыми зубами, сказал:
— Ну, завтра мы в Москве у вас будем! Кутузов побоялся сражаться и увел свою армию. Она пройдет через Москву сегодня, а мы войдем завтра!
— Быть не может! — воскликнул Нефедов. Карузо пожал плечами и отошел.
На нас напал словно столбняк.
Если бы то был Барклай-де-Толли, мы бы но удивились, но Кутузов — избранник народа!..
Простодушный Гаврюков вернул мне утраченный покой. Когда перед сном Кручинин сказал ему про страшное известие, Гаврюков спокойно ответил:
— Наш дедушка знает, что делает. Надо быть, тут французам и крышка!
— Дурак ты! — крикнул на него Кручинин; но впоследствии Гаврюков оказался прав.
На другой день вечером мы входили в Москву. С утра в нее вошли войска Мюрата. Мы шли, и нас поражала пустынность улиц. Везде французские солдаты — и нигде ни одного русского.
— Надо быть, благородные французы всех разогнали. Поди разбойничают теперь, — сказал Федосеев.
— Вы забыли Смоленск? — воскликнул Нефедов, — там жители оставили город. Здесь то же!
Сердце во мне затрепетало. Что бы я сделал? Я сжег бы дом и оставил его. Так сделал и каждый русский. Подошедший Карузо подтвердил догадку Нефедова.
— Вы удивительный народ, — сказал он. — С вами трудно воевать. Жители бросили город, императора никто не встретил, все дома заперты, а по улицам бегают выпущенные из тюрем.
Мы невольно улыбнулись.
— Смотрите, а что это? — вдруг крикнул один из наших.
Мы оглянулись.
В стороне Китай-города[8] к небу подымались клубы дыма и сверкало багровое пламя.
— Пожар!
— Это мы сжигаем свой город, — сказал торжественным голосом Нефедов.
— Вы дикари! — закричал Карузо и поднял руки кверху.
Нас поместили сперва в чьем-то доме на Петровке, но скоро весь квартал охватило пламенем, и нам пришлось спасаться.
8