- Обязательно передам. Но я пользуюсь полным его доверием, мисс Сайако, так что вы можете сказать мне все, что...
- Простите? Вы сказали - доверие?
- Я хочу сказать, что мне вы можете сказать все, что хотели бы сказать ему. Это совершенно безопасно.
(Она снова помедлила, на этот раз молчание длилось, дольше.)
- Мне очень хочется поговорить с ним лично. Передайте ему, пожалуйста."
Щелчок.
- Она положила трубку, - сказал я. - Или ты?
- Совершенно верно. Она очень осторожна.
- Ты считаешь, я должен позвонить ей?
- Да. Если у нее нет какого-то официального положения, она не может вычислить, с какого номера ты ей звонишь. Раздался шелест подошв по сырой траве и женский голос:
- Прошу прощения, но уже девять часов. Больничный распорядок.
- Благодарю вас, - кивнул ей Пепперидж. Лужайка погрузилась в темноту. Когда мы подошли к веранде, основное освещение было уже выключено и горела только дежурная лампа.
- Проводить тебя до палаты?
- Да:
- Они не позволяют посещений после отбоя, но в случае необходимости я проберусь к тебе... Дело в том, что слова Сайако по телефону скрывают в себе значительно больше, чем ты можешь себе представить. - В коридоре стояла тишина, и он понизил голос. - У нас появилось возможность найти ахиллесову пяту у Шоды, и, предполагаю, нам удастся это сделать. Думаю, миссия увенчается успехом.
- С помощью "клопа"?
- Нет. С твоей помощью.
23. Одержимость
"Мне нужна его голова."
Дымок от тонкой сигары доктора Израэля плыл в душном воздухе, серо-голубоватым облачком клубясь вокруг настольной лампы.
"В твоем распоряжении ровно двадцать четыре часа. И мне нужна его голова, ясно?"
Моя. Моя голова.
- Расскажите мне, - попросил я доктора Израэля, - об одержимости.
Он помолчал. Позади трудный день. Вечером привезли еще двух, покушавшихся на собственную жизнь, и я видел, как санитары двадцать минут назад бежали в палату, из которой слышались крики и плач женщины.
"Здесь не дом отдыха, - успел предупредить меня Пепперидж, - а линия фронта. Но старайся ни на что не обращать внимания."
Теперь, наконец, воцарилась тишина, и доктор Израэль слегка расслабился, что было заметно по тому, как он сидел, скрестив свои короткие ножки, распахнув белый халат; тлеющий кончик его сигары светился в полумраке комнаты.
- Одержимость... - повторил он и улыбнулся. - Что я могу вам сказать о ней? Ну, существует она в реальности. Я имею в виду... - он сделал неопределенный жест худой угловатой кистью руки, - жена может сказать о своем муже, что он одержим гольфом, понимаете? Или же он может сказать, что его жена просто помешалась на диете, одержима ею или чем-то еще. - Он покачал головой. - Но это не одержимость.
Мне захотелось спросить: как он воспринимает меня? Мою голову?
Но не спросил.
- Понимаете ли, есть бесконечное количество проявлений одержимости. Человек может страстно увлекаться множеством вещей, но реальная его одержимость сфокусирована на некой абстракции. Ненависть. Месть. Жизнь. Смерть. Секс. Болезнь.
Здоровье. - Он пожал плечами. - Я знал человека, который был уверен, что у него рак желудка, хотя он подвергся всем обследованиям, и все они дали отрицательный результат. Но он все равно не успокоился! Он был уверен, что у него рак желудка. Почему? Может быть - нам так и не удалось выяснить - может быть, потому, что его отец умер от рака желудка, а этот человек плохо относился к своему отцу, и после смерти старика он стал настолько терзаться угрызениями совести, что решил подвергнуться тем же самым страданиям - о, конечно, на подсознательном уровне. - Усталая улыбка. - А то немногое, что, нам под силу, обращено именно к сознанию. Так что, - еще одно пожатие плеч, он позвонил из таксофона в больницу, сказал, чтобы за ним приехала скорая помощь, после чего вытащил пистолет и выстрелил себе в живот. Дело в том, что ему отказали в полостной операции, поскольку отсутствовали показания. А теперь ему обязывают ее сделать, и он не сомневался, что найдут раковую опухоль. Мягкие шаги.
- Доктор Израэль?
- Да.
- С Мэри все в порядке? Он не обернулся.
- Да. Если она не предпримет еще одной попытки. Не спускайте с нее глаз.
Шорох халатика - медсестра ушла.
- Так нашли у него рак? - спросил я доктора Израэля.
- У него нашли только пулю. Вот это и есть одержимость. - Смертельное заболевание.
- Порой в самом деле. И часто. Один из моих пациентов мучился тем, что, как он считал, не нравится женщинам. Он отнюдь не был уродом, с ними он был мягок и добр, раскован в общении и богат- разве этого мало, чтобы привлечь внимание женщин? Но нет - кто-то в детстве сказал ему, что он маленький уродец-коротышка, и он жил с этим приговором - ведь дети порой бывают очень жестоки по отношению друг к другу. И этот человек тратил огромные деньги, укладывая в постель одну женщину за другой, дабы убедиться в собственной неотразимости, в результате чего он, в конце концов, получил СПИД и повесился. Вот это и есть одержимость, мания.
Вдали мелькнул белый халат и раздался тихий детский смех. Господи, как только кто-то может смеяться в таком месте?
- И вы ничего не можете с этим сделать.
- Да. - Он изменил положение ног. - Одержимость начинает постепенно овладевать человеком на скорости десять миль в час, потом доходит до пятидесяти, а затем до девяноста, и остановить эту гонку невозможно. И человек - вдребезги.
Двадцать четыре часа. Ее голос был записан на пленку три часа назад. То есть двадцать один час.
- Но, скажем, человек, обладающий силой воли, - сказал я, - достаточно умный, сообразительный, интеллигентный - неужели, попав под власть одержимости, он в конце концов теряет над собой контроль и гибнет?
- Вы слышали об Адольфе Гитлере?
"Принимал ли в этом деле участие и Гантер?" Голос на пленке был не ее собственный; я слушал в переводе на английском с акцентом.
- В той группе, что следила за "Краской Орхидеей", - вспомнил я, - был европеец, типично тевтонского вида. Может быть, он и подложил бомбу. Звали его Гантер.
Включив запись снова, Пепперидж лишь молча кивнул, слушая голос.
"Где Кишнар? Я хочу, чтобы вы мне сообщили, где он. Передайте, что я даю ему всего двадцать четыре часа. Мне нужна голова этого человека."
(Переводчик сделал ударение на последних словах.)
"Мы не обнаружили тело третьего агента, но его голова в картонной коробке была доставлена в мой офис."
(Генерал-майор Васуратна. Из тайской военной разведки.)
- Часть их культуры, - сказал мне Пепперидж, пытаясь, . как я понял, как-то прояснить ситуацию.
- Когда тебя прихлопнут, тебе уже плевать, как она выглядит.
Он выключил магнитофон и погнал опенку обратно
- Тесноватая комнатенка, _не так ли? - В ней были кровать, покосившийся шкаф, стул с прямой спинкой, циновка, лампа, небольшое зеркало - и это вся обстановка. - Хочешь, чтобы я договорился о другой?
- Я не собираюсь торчать тут все время. Его желтоватые глаза остановились на мне.
- Я хочу тебе сказать, что мы нашли ее ахиллесову пяту - и это ты. Согласен?
- Ты хочешь сказать, что она одержима?
- Да. Именно так.
- Мне тоже начинает так казаться. (Вот почему я и оказался вечером рядом с доктором Израэлем - чтобы получить от него какую-то информацию.)
- Как я тебе говорил, - продолжил Пепперидж,- мне уже удалось немало что выяснить; кое-что у Китьякары - мы говорили с ним с глазу на глаз, опасаясь, что где-то рядом может быть крот. Он согласился, что для Шоды не было абсолютно никакого смысла подкидывать тела агентов ко дворцу и к штаб-квартире полиции. Но она восприняла слежку как личный вызов. Он сказал, что корни такого поведения кроются в ее детстве - она очень болезненно относится к вызову любого рода.