Он как раз добежал до поляны, на которой разбил свой лагерь, когда над головой снова возник инопланетянин. Рамон застыл, колеблясь: попытаться добежать до фургона или броситься обратно в заросли? Коробка висела теперь так близко, что он сумел прикинуть ее размер. Она была меньше, чем показалось сначала — возможно, вполовину меньше его фургона. И не сплошная, а плетеная; грани ее состояли из длинных белых прядей, напоминавших потеки воска на свече. А может, не грани, а лицо. Когда коробка подлетела ближе, у Рамона перехватило дух. Слишком близко. Он не успеет добежать до фургона быстрее этой штуки.
Может, она настроена дружелюбно, подумал Рамон. Madre de Dios,[6] пусть она будет настроена дружелюбно!
Фургон взорвался. Огненный гейзер и клубы дыма взметнулись в небо с ревом тысячи водопадов, переполошив птиц по всем окрестным склонам. Ударная волна тряхнула Рамона, осыпав его пылью, галькой и листвой. Он пошатнулся, с трудом удержавшись на ногах. На землю рядом с ним падали куски оплавленного металла, и мох вокруг них темнел и съеживался от невыносимого жара. Эта штука стреляла в него! Сквозь завесу дыма Рамон увидел, как она повернулась и, держась в пяти метрах над землей, снова устремилась к нему. На месте, где только что была палатка, вспух огненный шар раскаленного газа; клочки белого пластика потревоженными птицами разлетелись во все стороны. Рамон видел все это краем глаза. Он уже бежал прочь — виляя из стороны в сторону, продираясь сквозь кусты. Он жадно глотал воздух, сердце кузнечным молотом колотилось о ребра. Быстрее! Еще быстрее!
Он не столько слышал, сколько кожей чувствовал, как машина инопланетянина догоняет его. Отчаянно вскрикнув, Рамон повернулся и трижды выстрелил в нее, потом бросился дальше. Дерево, мимо которого он бежал, взорвалось, осыпав его острыми щепками. Высокий свист усилился, приближаясь, и сменил тональность. Новая взрывная волна сбила его с ног. Падая, он снова разрядил пистолет — наугад, не зная, попал или нет.
Что-то ударило его. Сильно. Сознание погасло сразу, как задутая свеча.
Когда он очнулся, вокруг была темнота.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 5
В темноте — неподвижный, бездыханный — Рамон продолжал вспоминать, все больше, все яснее. То, как пожал тогда плечами Гриэго. Лязгающий механический рык надувной чупакабры. Кровь европейца; бледная в красном свете и черная в синем. Привкус каменной пыли во рту. Вкус Елениных губ. Детали, только что мелкие и неразличимые, делались все отчетливее до тех пор, пока он, сосредоточившись, не начал слышать голоса, осязать ткань надетой на него рубахи. Абсолютно все. Эта тварь из горы поймала его и сделала с ним что-то. Заключила его в эту бесконечную, черную пустоту — неизвестно каким образом, неизвестно для чего. Безмолвие и пустота изменили саму природу времени. По крайней мере Рамон не ощущал его течения. Он не мог сказать, как долго находился здесь и проспал ли часть этого времени. Он и здравости рассудка своего не мог уже оценить: вне контекста такие понятия, как безумие или хотя бы направление, просто лишались смысла.
Первое движение, когда оно наконец случилось, оказалось столь незначительным, что Рамон засомневался, не показалось ли ему. Что-то коснулось его. Какое-то движение скользнуло по его коже: невидимое течение невидимого моря. Ему показалось, что он медленно вращается. Что-то твердое толкнуло его в плечо, потом прижалось к спине — а может, это он просто погрузился на дно. Густая жидкость текла куда-то мимо него, струясь по лицу и телу. Ему казалось, она стекает куда-то вниз, хотя с таким же успехом это он мог подниматься вверх. Поток все ускорялся и начал бурлить. Он содрогнулся от тяжелого удара: бумм. Удар повторился, и еще раз, отдаваясь в костях: бумм, бумм! Неясный, размытый свет забрезжил где-то наверху — едва видимый, невообразимо далекий, как звезда из созвездия с окраин галактики. Свет делался ярче. Жидкость, в которой он плавал, стекала куда-то, и поверхность ее приближалась, словно он всплывал со дна озера, пока не вырвался на поверхность… точнее, пока остаток жидкости не ушел в невидимую воронку.
Свет, и воздух, и звук ударили его как кулак.
Тело его забилось живой рыбой на раскаленной сковородке; все до единого мускулы свело судорогой. Он выгнулся дугой так, что вся тяжесть приходилась теперь на затылок и пятки, а позвоночник выгнулся словно натянутый лук. Что-то, чего он не видел, шлепнуло его по животу, и он ощутил укол в поясницу. Его с силой вырвало — почти вывернуло наизнанку — густым сиропом янтарного цвета. Тело его продолжало содрогаться в спазмах, и он выдавливал из себя эту жижу; ее оказалось так много, словно она заполняла не только желудок, но и легкие.