– Дом баска – это его крепость, – торжественным голосом произнес Тарквин. – Еще ни разу нога чужестранца не переступала через порог этого дома. Сеньор Луис Аронки вошел в наше положение и дал нам приют в своем жилище.
«Невелико утешение», – с горечью подумала Ровена. Набивка из жесткого конского волоса царапала ее щеку, а капли дождя с потолочных стропил с глухим стуком ударялись о пол.
Ровена испытывала сильное раздражение. Зачем ей изводить себя беспокойными мыслями о том, что менее чем в пятнадцати милях отсюда на земле Франции развернулась жестокая битва. Ей нужно попасть домой. Черт бы побрал этого Тарквина Йорка, бросившего ее тут одну и забывшего о ней!
Ее сморил сон, но он был беспокойным и неглубоким из-за кошмарных сновидений и хлопанья наружных ставен при каждом новом порыве ветра.
Проснувшись утром и выглянув в окно, Ровена не обнаружила изменений погоды к лучшему, дождь лил не прекращаясь. Хозяин принес ей кувшин козьего молока и буханку хлеба. Используя жесты и изъясняясь на языке, ни в малейшей степени не напоминавшем испанский (Ровена предположила, что это один из местных диалектов), Луис Аронки объяснил Ровене, что, кроме молока и хлеба, в доме нет других продуктов. Сельские лавки давно разграблены голодными солдатами тех армейских частей, которые в течение пяти последних месяцев оккупировали Сан-Себастьян. Тем не менее вкус у хлеба был восхитительный, а мед, поданный к хлебу, – невероятно душистый.
Подкрепившись, Ровена ожила, ополоснула руки и спустилась вниз, чтобы узнать, есть ли какие новости.
– Новостей никаких, порадовать нечем, – вымолвила Аделаида Такер, выглядевшая довольно уставшей, хотя и почивала в просторной и удобной кровати. – Ничего другого, как только ждать, нам не остается...
Она была небольшого росточка, миниатюрная, с характером несколько нервическим. Ее руки, оплетенные голубыми жилками и загрубевшие от работы, всегда находились в движении, и если кто-то задерживал взор на этой женщине дольше обычного, то мог составить впечатление, что у нее не хватает смелости смотреть человеку прямо в глаза. Но она обладала добрым сердцем и слушать собеседника умела, как никто другой. Эта черта ее характера очень нравилась миссис Синклер.
– Бедняжка, она панически боится французов, – доверительно, чуть приглушенным голосом обратилась к Ровене миссис Синклер. – Невозможно представить, что случится с ней, да и с нами, если город займут французы! О Господи, – присовокупила она, несколько театрально заламывая руки, – даже подумать об этом страшно. Но нужно отдать ей должное, она права, считая, что нам не остается ничего другого, как ждать, какой оборот примут события.
Дни проходили в тягостном ожидании каких-либо перемен, дожди обложили городок, сделали дороги непроходимыми, так что Ровена и ее спутницы были отрезаны от остального мира. Никто к ним не приходил, чтобы просто поговорить, поделиться новостями, да и у них не было возможности выходить из дома.
Миссис Синклер скрашивала скучные часы ожидания чтением отрывков из Библии, но ни у Ровены, ни у миссис Такер никаких занятий, чтобы отвлечься от унылой действительности, не было.
– А почему бы вам не рассказать мне о вашей семье? – обратилась миссис Такер к Ровене, когда все другие темы вежливого разговора, казалось, были исчерпаны, и у Аделаиды появилось ощущение, что эта маленькая мрачная комната с ее протекающими потолками и невзрачными стенами начинает давить на нее. Ровена, сидевшая спиной к горящему камину, переспросила с некоторым удивлением:
– О моей семье?
– Да. Тилли Пемберли-Мартин сказала мне, что вы француженка. Мне самой это не пришло бы в голову, французское у вас только имя. Но ведь Ровена тоже не исконно галльское имя, как вы думаете? Наверное, в вас есть примесь шотландской крови, а потом ваши волосы...
Ровена засмеялась, ничуть не обидевшись на миссис Такер. Она уже привыкла к различным замечаниям по поводу своих волос.
– Вы родились во Франции, мисс де Бернар? – настойчиво допытывалась миссис Такер. – Признаюсь, мне хотелось бы узнать, почему вы решили возвратиться во Францию именно теперь?
Ровена с готовностью и любезно повторила ту же самую басню, которую Лахлен рассказал капитану Йорку в западном крыле замка Лесли, и дополнила ее, отвечая на просьбу миссис Такер, описанием французской линии своей семьи.
– Старшая сестра моего отца Софи вышла замуж за Анри Карно, который приходится родственником – не знаю точно каким – бывшему военному министру Франции Лазару Карно. Дядя Анри занимается торговлей тканями и владеет крупной фирмой в Берлине, импортирующей шелка из стран Востока. Он даже побывал в Китае, чтобы получше ознакомиться с этим делом. Ничем другим, насколько я помню, он почти не интересовался. Дядя Анри всегда уверяет, что смысл жизни для него в его работе, хотя и довольно необычной. Семья у него дружная.
– И он, конечно, старается обеспечить ей достойное существование и заботится о благополучии и здоровье всех членов семьи? – деловито спросила миссис Такер.
– Конечно, как же иначе! – подтвердила Ровена. – Когда началась война, дядя, не задумываясь, оставил Берлин и перевез тетю Софи и детей в Шартро. Они живут в доме, где поселились мои мать и отец, когда поженились.
– Наверное, это была романтическая любовь?
– Думаю, вы не ошибаетесь. Моя мама часто рассказывала, как они были счастливы. Приглашали друг друга в гости, устраивали вечеринки, танцы по случаю праздника урожая, дегустировали вина, устраивали охотничьи балы... – Ровена замолкла, лицо ее осветилось печальной улыбкой. – Но это было так давно. Еще до того, как родилась я, а Наполеон Бонапарт стал первым консулом Франции.
– А ваши тетя и дядя? Сколько детей у них?
– Две девочки, Мадлена и Жюстина, и мальчик, Феликс, самый младший в семье. Девочек в семье называют Мадлон и Жюсси, но я их плохо помню. Они ходили в школу в Берлине, когда я жила у них, а домой приезжали только на время каникул. Здоровье у тети Софи, как я понимаю, было неважное, и она чувствовала, что ей одной не по силам воспитывать троих. Отца забрали на войну, а тетя, мама и бабушка остались в Шартро одни. Моему брату Симону в то время было только двенадцать лет, а Феликс вообще под стол пешком ходил. После смерти папы дядя Анри стал заниматься в Шартро винокуренным производством, и его помощником в этом деле стал Симон.
– Дел у него, наверное, было хоть отбавляй, – заметила миссис Такер. – А живет ли он по-прежнему в Шартро? Я слышала, что ваша бабушка недавно умерла. Надеюсь, дядя Анри не допустил, чтобы ваша тетушка осталась одна и остро чувствовала одиночество?
Ровена улыбнулась.
– Я не думаю, чтобы кончина бабушки повлияла на его образ жизни и привычки. Симон писал, что большую часть времени он проводит в разъездах. Может быть, поэтому тетя Софи не отослала своих дочерей обратно в Берлин после рождественских каникул в прошлом году, а решила, что им лучше остаться с ней. Должно быть, она действительно чувствует себя очень одинокой после смерти моей бабушки, ведь кроме Симона и Феликса она никого не видит.
– Вот вернетесь вы домой в большую семью, встретитесь со всеми своими кузенами. Как возрадуетесь душой! Вам будет приятно снова увидеться с девочками Карно, с вашим братом и кузеном Феликсом. Надеюсь, вы застанете дома ваших мужчин. А как им удалось избежать призыва на военную службу?
Едва заметная ироническая усмешка появилась на лице Ровены.
– Призыва они избежали, как мне представляется, по причине очень даже неравнодушного отношения императора к коньякам Шартро. Симон писал, что несколько бочек со спиртным ежемесячно отправляют в Тюильри, и если бы Симона заставили служить, то винокурня пришла бы в упадок. А Феликсу только четырнадцать, его возраст не подлежит призыву.
– Ах да, это как-то не пришло мне в голову, – сказала миссис Такер с некоторым беспокойством, так как замечание Ровены заставило ее вспомнить, что менее чем в двадцати милях отсюда французские и английские войска ведут друг с другом сражение. – Как бы хотелось узнать, какая сейчас сложилась обстановка! – энергично продолжала она. – Полковник Пемберли-Мартин обещал забрать нас отсюда, как только удастся выяснить, что опасность миновала и можно снова отправляться в дорогу.