Фрау Штольц проводила его к двери, спрашивая о чем-то тихим голосом, в то время как Жюсси повернулась к Ровене, которая стояла у кровати Джейми.
– Я отказываюсь верить, что ему не станет лучше, – страстно сказала она. – Я не верю этому! Если ему действительно суждено умереть, то он уже умер бы! Прошли дни, недели с тех пор, как он ранен.
– Но, к сожалению, ему не становится лучше, – мягко возразила Ровена.
Жюстина не ответила, и Ровена прикусила губу, почувствовав, что проявила невольную жестокость. Тем не менее это была правда: состояние Джейми совсем не изменилось с той ночи, когда он был ранен. Его лихорадка повторялась припадками – то он бредил по нескольку часов, то вновь его сознание просветлялось. Тогда он, казалось, узнавал их и соглашался немного поесть – ровно столько, чтобы оставаться живым. Если бы он мог дать им знать, чувствует он себя лучше или хуже. Это тянущееся, изматывающее ожидание становилось им уже не по силам. Ровена замечала это по . ввалившимся глазам Жюстины, по непрерывному беспокойству тети Софи, по сжатым губам и молчанию фрау Штольц.
– Ты позволишь мне немного посидеть с ним? – попросила Ровена.
Жюсси слабо улыбнулась.
– Нет, в этом нет необходимости. Я останусь с ним до ужина.
– Я в самом деле не понимаю...
– Я знаю, тебе это странно. Но ты, возможно, нужна Симону на винокурне. Иди. Фрау Штольц составит мне компанию.
Ровена вышла и надела свой плащ, размышляя о том, не увести ли Жюстину силой, но вдруг почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
Снаружи воздух был чистым и очень холодным: ноябрь проскочил никем не замеченный, это была первая морозная ночь осени. Кто-то появился в конце буковой аллеи, ведущей из розария, и Ровена узнала Квина. Испуганная, она решила было повернуть назад, но увидела, что он тоже замедлил шаги, видимо, не испытывая никакого желания встречаться с ней. Затем двинулся ей навстречу с тем же самым выражением лица, которое сохранял все эти дни, когда смотрел на нее. В голосе его также не чувствовалось тепла, когда он заговорил.
– Я видел едущий экипаж. Мюэ уже уехал? Ровена кивнула.
– Что он сказал?
Она обнаружила, что не может смотреть на него.
– Ничего нового. Состояние Джейми то же самое. Я не знаю, как долго Джейми сможет выносить это.
– Или вы, по-видимому.
Она быстро взглянула на него, но в его смуглом красивом лице не было выражения нетерпения.
– Вы стали совсем мало есть, Ровена, – холодно продолжал он. – Вы сильно похудели с тех пор, как покинули Париж. Только кожа да кости.
– Спасибо, – быстро сказала она. – Я постараюсь вспомнить об этом за ужином.
– Посмотрим, – с коротким кивком ответил Квин и прошел мимо нее по дорожке.
Ровена еще долго стояла на том месте, где они расстались, закрыв глаза и сжав кулаки. Затем она бросилась бежать по направлению к реке, желая лишь одного – быть подальше от Вдовьего дома и всех его обитателей. Ее дыхание спирало от колючего холодного воздуха, в то время как сердце грозно стучало в такт повторявшимся в сознании словам: – Я ненавижу его... Я ненавижу его... Я ненавижу его...
Погода становилась все холоднее, и солнечный свет наконец растаял в равнодушном, по-зимнему зеленоватом небе. К вечеру ветер усилился и, казалось, проникал в каждый угол и щель дома. Печи пылали жаром, и после ужина все остались в гостиной, несмотря на усталость после долгого путешествия. Повернувшись спиной к картинам, они придвинулись ближе к камину, думая о предстоящей зиме.
– Мне страшно думать, как повлияет на Джейми холод, – сказала Жюсси с беспокойством, несмотря на то что оставила своего мужа под горой пледов и дважды приказала Полине следить за камином.
– «Скоро станет слишком холодно для обратной поездки в Париж, – подумала тетя Софи, поправляя скатерть, которую котята поцарапали когтями. – Если я хочу вернуться до первого снега, то должна поторопиться.
Симон, склонившийся над конторской книгой, развернутой перед ним, сердито вписывал туда что-то, размышляя, не совершил ли он ошибки, купив новый дистиллятор. Это новый работник Луи настоял на покупке, несмотря на протесты Симона, считавшего, что они еще не могут позволить себе подобных трат. Вот через год-другой – возможно.
– Прогресс, – озабоченно думал Симон, – это то, чего я хотел в Шартро, и все же Луи привык, работать для Отарде, который мог себе позволить быть расточительным.
Тарквин, сидевший на диване рядом с тетей Софи с экземпляром «Монитора» на коленях, допивал бутылку «Медальон д'Ор» двадцатилетней выдержки. Одновременно допив стакан и дочитав газету, он стал думать о том же, о чем размышляла Софи Карно: что наступило время возвращаться в Париж. Правда, он только что приехал и впереди у него был месяц отпуска, но его помощь по уходу за Джейми совершенно не нужна – со всем прекрасно справлялись фрау Штольц и Жюсси.
К тому же новости из Парижа не успокаивали. Газета писала о разгуле насилия в Бордо, Лионе и Марселе. Неприязнь к режиму Бурбонов, казалось, перешла из армии в широкие слои населения. И, наконец, в газете сообщалось о росте напряженности в отношениях между лидерами Венского конгресса, особенно между русским царем, который снова серьезно повздорил с австрийским принцем Меттернихом. Конгресс оказался на грани роспуска, и предсказывали, что лорд Каслри скоро будет отозван в Англию и предстанет перед парламентом, чтобы оправдать свои последние действия. Тарквин мог только догадываться о том беспокойстве, которое царило на улице Сент-Оноре.
Его голова поникла в раздумье. Что, во имя Господа, он собирается делать? С одной стороны, очевидно, что герцог Веллингтон будет сильно нуждаться в помощи при таком критическом стечении обстоятельств и Тарквину надо быть там, хотя посольство укомплектовано надежными людьми, которым Веллингтон доверял. С другой стороны, он не мог оставить своего умирающего брата в обществе молодой жены и новых родственников, которых он едва знал, без присутствия членов его семьи.
– О Господи, – подумал Тарквин, – почему жизнь так отрывает людей друг от друга?
Он вспомнил, как после битвы при Витории лежал, истекая кровью, на соломенном тюфяке в британском полевом госпитале, ожидая смерти, желая ее, потому что не думал, что можно вынести такие страдания и остаться живым. Возможно, с годами память об этом потускнела и прошлые переживания выглядели абсурдными, но он мог поклясться, что боль, которую он испытал тогда, не могла сравниться с муками сомнений, терзавших его теперь.
Хотя как офицер он обязан был быть на своей службе, он не мог покинуть собственного брата, обреченного на медленную смерть. Не мог.
– Он должен уехать, – думала Ровена де Бернар, изучая его профиль из другого угла комнаты. Она понимала терзавшие его мысли, как будто они были ее собственные, хотя в глубине души уже знала, к какому решению придет Квин. Долг был для него важнее его самого, его семьи, его любви. Солдат до мозга гостей, как сказал однажды Веллингтон.
Ровена быстро отвела глаза, зная, что ни одна из мыслей Квина сегодня вечером не касалась ее. Не было сомнений в том, что он даже тяготился ее присутствием, хотя раньше, казалось, всегда чувствовал, когда ее глаза останавливались на нем.
Ровена опустила голову и снова притворилась читающей, хотя в душе с болью вспоминала его сильные, нежные руки в своих волосах, в то время как его рот жадно искал ее. Она беспокойно вздохнула, терзая себя картинами прошлой любви и недоумевая, почему желание быть с ним не проходит. Возможно, в длительности этой страсти не было ничего необычного, даже если любишь мужчину так долго, что это чувство превращается в ненависть.
Каминные часы пробили одиннадцать, и общая беседа начала стихать. Было уже поздно, но никому не хотелось расходиться по своим комнатам. Никому, кроме Жюстины. В гостиной было тепло, и присутствие всей семьи вносило чудесный уют.
– Думаю, нам следует пропустить еще по стаканчику вина, – неожиданно сказал Симон. – Или, может, немного шерри-бренди на смену. Тетя, что вы думаете по этому поводу?
– Что ж, это прекрасная идея, мои шер. Да, конечно, я пропущу стаканчик.